Оставшиеся в тени
Шрифт:
Чем известен Гай Юлий Цезарь? «Он положил начало новой эре… — говорится о нем в романе. — Он составил свод законов, преобразовал монетное дело, календарь и тот привел в соответствие с новейшими данными науки. Его походы в Галлию, в итоге которых знамя римских легионов было водружено даже в далекой Британии, открыли торговле и цивилизации новый континент. Скульптурное изображение Цезаря красовалось среди статуй богов, его именем были названы города и один из двенадцати месяцев года; монархи для вящей славы прибавляли титул кесаря к своему».
Одним словом, совершенно идеальный самодержец… Но была и оборотная сторона медали, которую замалчивают расхожие легенды и на освещение которой не находится места в верноподданнических
А ведь как смотреть. С учетом кое-каких упрямых исторических фактов и перечисленные выше свершения очень часто предстают совсем в ином свете, чем их обычно живописуют.
Плут, мошенник, оборотистый финансовый спекулянт, политический авантюрист весьма низкого морального пошиба, несостоятельный должник, публично поротый прохвост… — на это тоже есть верные исторические факты, на которые и опирается Брехт. И таким с ошеломляющей неожиданностью предстает перед читателем главное действующее лицо произведения.
Но если таким бывал даже Юлий Цезарь, на которого почти молился Наполеон I и о котором составил биографический фолиант Наполеон III, этот самодержец — эталон и властитель-икона, если таким был «образец для всех диктаторов», как он назван в романе, — то что же сказать о других?
Каковы тогда они, его последователи, подражатели и слабые тени, стоящие за ним в затылок в длинной череде веков? Не считая уж новейших мизерных вырожденцев и пыжащихся карликов свежего образца, самых последних, всех этих гитлеров, Муссолини и т. д.? Что уж толковать о них!
Могут сказать: не слишком ли это? — все-таки Юлий Цезарь был Цезарем!.. Но ведь и Наполеон в реальной действительности был не только таким, каким изобразил его Лев Толстой в «Войне и мире». Не только историческим клоуном, парадным манекеном, бездушным деспотом, кривляющимся выскочкой и позером, каким он запечатлен в эпопее.
Таким делало его обреченное и исторически безнадежное дело, за проведение которого он взялся. А право доказать эту истину и утвердить ее со всей беспощадностью страсти давали Толстому его глубочайшая ненависть к любым завоевателям, тиранам и деспотам. Вот почему в особенности концентрированным выражением этого чувства в народной эпопее «Война и мир» предназначено было явиться фигуре Наполеона (как, впрочем, отчасти и Александра I).
Не сравнивая, разумеется, совершенно несопоставимые явления искусства, можно сказать тем не менее, что по самому духу неприятия всякого рода «цезаризма» Брехт шел в русле той же самой традиции, глубоко народной по своему существу.
«Дела господина Юлия Цезаря» — это роман-отрицание.
Истина утверждается тут путем опровержения и развенчания хрестоматийных фальсификаций, ложной патетики казенных житий, героики официальных легенд, мифов, газетных песнопений и т. д. Истина встает и возникает из руин разрушенной лжи.
Так что параллельный по времени создания и быстрый переход к прямому рассмотрению судеб истины в пьесе «Жизнь Галилея», как увидим, был вполне естественным и закономерным для писателя…
Итак, переписка Б. Брехта с М. Штеффин по поводу этого романа, изнутри раскрывающая принципы его творческой работы над историческим документом.
В переписке зимы 1939/40 года роман «Дела господина Юлия Цезаря» — одна из постоянных тем. Обсуждение начатой совместно работы продолжается то с одного, то с другого края. По самому типу речь идет примерно о тех же принципах совместной работы «на расстоянии» (а надобность в письменных общениях, конечно, возникает в таких случаях), что иллюстрировались уже однажды развернуто применительно к «Трехгрошовому роману».
Вроде, скажем: «…От «Цезаря» у меня уже есть одна шестая часть IV книги, т. е. первая глава (20 страниц), до выборов консулов, — сообщает Брехт. — Смонтировать машинописные
копии, которые я сделал для тебя, это довольно большая работа, но я сделаю ее, если ты не очень скоро приедешь» (9 декабря 1939 г.).«Значит, я возьмусь клеить первые разделы четвертой книги «Цезаря», чтобы у тебя было что читать, Мук» (17 декабря 1939 г.) и т. д.
Однако в приемах нынешнего «сотрудничества на расстоянии» есть специфика. Она — в жанре произведения, предполагающем работу над историческими источниками и определенный способ их осмысления.
«Не сможешь ли ты достать себе книги о времени Цицерона и сделать для меня небольшие выписки? Или только читать?» — запрашивает 11 декабря 1939 года свою сотрудницу Брехт, ставший перед необходимостью проникновения в закулисный быт рабовладельческой демократии и описаний предвыборных махинаций и словесных схваток в римском сенате, как требовала того четвертая книга романа.
Но что же конкретно вычитывать из документальных источников? В этом главное, в этом все дело.
Конечно, осмысляющие поиски в работе над фактическим материалом, в которые погружен Брехт, направлены на то, что способно задеть и всколыхнуть собственный опыт будущего читателя романа. Это обычное требование исторического жанра. Но для Брехта — исторического писателя — этого мало. Подбор событий и фактор сосредоточивается на таких именно, какие более всего напомнят о явлениях политической современности — этой свершающейся на глазах истории. Но и этого мало! При воплощении переклички разных эпох следует достигать столь полных созвучий и отточенной выразительности, что по запечатленным картинам далекого прошлого можно судить иной раз чуть ли не о последних злободневных событиях.
Вот одна из формулировок найденного принципа таких совпадений:
«Набросок «пятой книги» романа о Цезаре, — сообщает Брехт М. Штеффин, — я сделал для тебя только затем, чтобы благодаря этому ты получила ответ на свои вопросы о моей позиции в отношении новейших событий. Ты должна его правильно читать, чтобы увидеть аналогию. Я считаю, что тогда все было, как сегодня. Читай еще раз» (14 декабря 1939 г.).
«Тогда все было, как сегодня» — таков был, можно сказать, главный пафос брехтовских поисков, обращенных к истории.
Но означал он, разумеется, не залихватские упрощения, а настойчивое стремление распознать и показать главные и наиболее общие связи между разными ипостасями родственных исторических явлений, наиболее универсальные пружинки и винтики их внутренней структуры, сохраняющиеся и продолжающие определять их сущность при любых метаморфозах, какие бы они ни претерпевали в ходе своего развития.
Именно мастерское умение на этой основе раскрыть диалектику преемственности явлений в историческом процессе позволяло Брехту, как уже было сказано, заострять и высвечивать иные события прошлого до степени прозрачной метафоры; почти иносказания о современности.
Как исторический писатель Брехт был прежде всего исследователем политической истории современности. Вместе с тем нравственные уроки он выводил из подлинных взаимосвязей событий и явлений, а не навязывал мораль истории.
На это был направлен его поиск.
Вот пример. 9 декабря 1939 года Маргарет Штеффин летит прямой настраивающий призыв к совместному поиску поучительных для современности параллелей при осмыслении исторических материалов.
«Галльскую войну в романе о Цезаре писать трудно, — сообщает Брехт. — Поступали ли эдуи правильно или ошибочно, когда они во время борьбы Цезаря с Ариовистом просто старались защититься от победителя в этой борьбе, можно оценивать только по тому, считается ли, что они тем самым оказывали услугу Галлии. Фактически они ослабляли Галлию, если ослабляли себя, и наоборот. Правда, они рисковали из-за этой позиции преждевременно соскользнуть на сторону Ариовиста. Так я вижу вещь, что думаешь ты?»