Остроги. Трилогия

— Расслабьтесь, парни!

Его слова будто освободили пружины, сжатые в телах оборванцев, — выдернув из-под рванины заточки, они атаковали Гурбана. Но куда им было тягаться с чистильщиками, вставшими на защиту командира? Через пару секунд местные, жалобно скуля и потирая ушибленные бока и рожи, оказались на полу.

— Лежать! — Гурбан навис над скорченными у его ног телами и указал Фазе на Макея — мол, этот нам еще нужен.

Фаза схватил оборванца за ногу и потащил вслед за командиром по полу.

— Хоть какая, а уборка помещения, — ухмыльнулся великан.

Мясник одобрительно похлопал его по плечу, но Фаза так злобно на него зыркнул, что племяш Джексона тотчас пожалел о своей фамильярности. Не стал еще зареченский среди чистильщиков своим, ну да не суть, притрется, если не сгинет в пути.

— Тут… — махнул рукой Макей.

Чистильщики пинками согнали двоих — один бородатый, другой лысый — мужичков, обоим очень не хотелось вставать с насиженных мест. Оторвав зады от горизонтали, они почему-то не захватили с собой солому и спальные мешки, на которой и в которых коротали время до Московского острога.

— Поосторожнее с этими, — предупредил Гурбан Ксю, и очень вовремя это сделал, ибо бородач, казавшийся грузным и неловким, вдруг попытался проткнуть блондинку ножом с длинным узким лезвием. Ксю увернулась, и бородач упал на колени, держась за сломанную руку — спасибо Беку и его лому. Лысый оттащил товарища в сторону, а то Фаза порывался уже свернуть ему шею.

Ксю поморщилась, когда Гурбан велел ей очистить пол вагона от лишнего, то есть от прелой соломы и спальников, которые, должно быть, окунали в бочки с машинным маслом:

— Почему я, командир? Пусть вот Бек!

Узкие от природы глаза Коляна округлились от возмущения — он никак не ожидал услышать такое от блондинки, которой не единожды спасал жизнь.

А ведь она его специально злит, понял Гурбан. Девка его раззадоривает, а он, олух азиатский, не понимает, что она по нему сохнет. И как же командир этого раньше не замечал-то? Старый хрыч, все мечтал, понимаешь, о двадцати пяти годах… А тут вон как — любовь.

— Отставить разговорчики! — Гурбан пресек дебаты чересчур, пожалуй, резко.

Сняв с себя сумку и ППШ, Ксю справилась за полминуты: на полу не осталось ни единой соломинки, зато очень даже четко обозначился люк, в который без труда проник бы любой из чистильщиков.

— Что это? — прищурился Мясник.

— Это, Сережа, наш последний шанс выбраться из душегубки. — Гурбан повернулся к Макею, который сидел на полу, обхватив руками голову. — Показывай.

— Да что там показывать… — всхлипнул Макей.

Врет, понял Гурбан. И хочет, чтобы кто-то другой вместо него люк поднял.

*

Нить привела

душу

Дана к будуару, из-за пологов которого выбивалось вспышками розовое с голубым отливом сияние, такое сильное, что Данила даже вроде как закрыл глаза — то есть уменьшил силу своего нового восприятия. Оказывается, он мог это делать.

Душа

уже готова была проникнуть под покровы, когда оттуда раздался голос Равиля:

— Не трогай.

Притормозив в миллиметре от потертого бархата,

душа

зависла.

— Что не трогать? Ты такой смешной в этих своих очках и шляпе с перьями.

— Вот шляпу и не трогай. И очки не надо.

— Но ведь неудобно. Если ты разденешься, то я…

— Нельзя прикасаться к очкам и шляпе. Это не обсуждается.

— Ну ладно, если тебе так больше нравится…

Равиль? Почему он здесь? И почему там, где он, — сияние? Неужели оно исходит от вольника? Или от женщины, с которой он разделил ложе? Хм, очень может быть. Ведь Данила прежде ничего подобного за Равилем не наблюдал — тот раньше точно не сиял. Впрочем, Дан тоже не всегда обладал особыми способностями…

Душа

повисла в нерешительности. Хотелось посмотреть на источник розово-голубой красоты. А если Равиль заметит вторжение? Как потом Данила обоснует свой нездоровый интерес к чужой интимной жизни?..

Из будуара послышалось сопение, каким обычно сопровождался сон вольника.

И невидимая Данилой женщина, жаждавшая ласки Равиля, разочарованно прошептала:

— Быстро же ты заснул. А я говорила: «Сними». Без всех этих причиндалов мы бы славно покувыркались… Что это?! Да это же… — В голосе женщины проскользнуло удивление, замешанное на страхе. А потом из-за полога послышалось мычание, будто кому-то заткнули рот. Сияние окрасилось оранжевым, а потом стало бордовым.

Душа

Дана отшатнулась, скользнув по нити метров на пять назад.

И все же он одернул себя, заставил остановиться. От чего убегает? Надо вернуться! И пусть бордовый цвет означает ярость, жажду смерти — он бы сам так сиял, если что, но тем доставщик и отличается от прочих-разных, что бесстрашию его можно позавидовать.

Сияние над будуаром вновь стало розовым, и сонный голос Равиля прозвучал успокаивающе:

— Ну-ну, не нервничай, красотка. Это всего лишь боевая рана. Отдыхай.

Больше наложница не докучала вольнику расспросами. А Данила решился заглянуть за полог. Но тут заскрежетали тормоза, самоходный острог, который и так еле полз, окончательно встал, и кто-то крикнул:

— Тревога!

Теперь, когда стук колес стих, отчетливо стала слышна канонада.

Тревога, значит. И стреляют. Тут уж не до баб и сияний. Данила почел за благо скорее вернуть

душу

в тело. Когда всё в комплекте, как-то спокойней, что ли.

*

— Да что там показывать… — Макей демонстративно отвернулся.

А ведь он с потрохами сдал своих дружков, Гурбану даже не пришлось напрягаться. Пара чувствительных ударов — и всё, оборванец спекся. Покойный Маевский, лучший спец отряда по развязыванию языков, гордился бы командиром. Макей как на духу выложил: в вагоне для бедных есть люди, которые живут тут постоянно, причем обосновались по-взрослому, в том числе решили продовольственную проблему. Это было несложно, ведь в следующем вагоне несколько купе, объединенных вместе, отведены под склад крупы и консервов, произведенных в Московском остроге.