Остров Надежды

— Нас закупорили, мы сделали то же, — согласился Лезгинцев, выслушав путаные мысли Дмитрия Ильича. — Когда я наблюдаю за этими травками и цветочками, невольно сравниваю их с собой, с нами. Мы в таком же плену. Человек в отместку тиранит природу. Ему хотелось бы чем-то утешить себя, обмануть… Хотя зачем заниматься самокопаниями, с головы на ноги переворачивать ассоциации?.. У вас не болит голова?

Ушаков потер лоб, невесело усмехнулся:

— Если сказать по секрету, побаливает. И не в самом темени, а вот здесь, справа, чуточку повыше уха. Что там?

— Правое полушарие, если определять конспективно. — Лезгинцев посоветовал: — Только не признавайтесь. На первых порах бывает, а потом приходит привычка, она вас спасет. Человеческий организм — великий приспособленец… — Он проглотил плоскую желтоватую пилюлю, запил ее водой. — У меня хроническая головная боль. Если говорить откровенно, я не строю иллюзий. Мне доверен хитрый и опаснейший зверь. Клетка его не удержит. Приходится быть начеку, в любую минуту зверь может хватить меня лапой. — Он закрыл глаза, вяло пошевелил пальцами. Его лицо казалось зеленовато-бледным. По-видимому, оставили свой след бессонные напряженные ночи.

Лезгинцев продолжал говорить тихо, еле-еле шевеля губами, и смысл слов не вязался с его внешним видом — он пытался изъясниться выспренно, метафорическими категориями, как бы пытаясь примениться к собеседнику или утонченно поязвить над «рыцарями пера и бумаги». Он говорил о том, как в преддверии атомного века наука судорожно толкалась в тупике, перед наглухо затворенными воротами. Наконец замок был сбит, появился терпеливый и безотказный робот. Уран и вода — все тот же пар на лопатках турбины, но нет угольных бункеров и мазутных цистерн.

— Пусть робот трахнет по затылку, столкнет вниз. Идешь шаг в шаг по кромке бездны…

— Вы не сходите с ума, — перебил его Ушаков, — не радуйтесь! Чуть оступились — и в тартарары.

— И что же… в тартарары! Вы не пробовали, взявшись за поручни, нестись на курьерском на последней ступеньке. Не приходилось? А я обожаю. Кондукторы воют от меня. Близко шпалы, ельники, запахи мокрого бора, рельсы…

9

«Достижение Северного полюса можно до некоторой степени сравнить с выигранной шахматной партией, в которой все ходы, приведшие к благоприятному исходу, были задуманы до начала игры». Так писал Пири.

Рассуждая об арктическом переходе, можно подтвердить мнение Пири — все ходы были задуманы до начала игры.

В вахтенном журнале преобладали спокойные, деловые тона, и опубликование выдержек из него ни на кого из современников не произвело бы впечатления.

Командир редко прибегал к записям в журнале, но, когда штурман с точностью, подтвержденной инерциально-навигационной системой, докладывает волнующие координаты, Волошин склоняется над журналом и «своеручно» вписывает дату и добавляет стереотипное «никаких происшествий». Нет упряжных собак, снежных хижин, знаменитого пеммикана, обмороженных рук, посмертно дошедших листков трагических дневников мучеников и героев. Все стало проще и не менее сложно, если отбросить удачи.

Уверенный голос командира транслирует о прохождении Северного полюса и поздравляет всех членов экипажа.

Не всякому дано таким путем достичь полярной крыши мира.

Приборы отмечали сплошной лед-многолеток. Безопасная глубина в четверть километра предохраняла корабль от всяких случайностей. После полюса шли полным ходом примерно по сто семидесятому меридиану, по разграничительной линии арктических владений Советского Союза.

— Где мы сейчас? — переспросил Исмаилов, проходивший мимо Ушакова. — Пожалуйста, к карте! Мы ее держим на самом людном проспекте, возле старшинской кают-компании.

Исмаилов исчез. Дмитрий Ильич прошел к указанному месту, где полдесятка матросов, сменившихся с вахты, изучали пройденный за смену путь.

— Идем быстро, — сказал один из них, — ишь где полюс остался.

— Да, отмахали ничего себе.

— Держим курс на Беринг, стрелой к нему.

— Подожди, возле Беринга потопчемся.

— Пошли в душевую, да и спать.

— Больше ничего не остается, — сказал первый, — на мостик не выйдешь, белыми медведями не полюбуешься…

Вот так позубоскалят матросы, разойдутся кто куда. У каждого есть свое заведование, своя точка ответственности. Нужно — и к соседу заглянет, и сообразит не хуже. Взаимозаменяемость — один из важнейших устоев моряцкого братства.

Дмитрий Ильич зашел в центральный, к штурманам. Свернувшись калачиком, на диване спал Лезгинцев. Кто-то прикрыл его курткой. Исмаилов отрабатывал показания «инса». Стучко-Стучковский сидел с расстегнутым воротом, обнажавшим его потную, толстую шею, и внимательно следил за вспыхивающими на табло цифрами.

Он кивнул Ушакову и продолжал свое дело. Тонкая стрелка хронометра бежала по кругу. Одна, две, три минуты… Штурман щелкнул тумблером. На приборной панели погасло табло.

— Извините меня великодушно, — сказал Стучко-Стучковский со своим приятным акцентом, — хотелось бы уделить вам больше внимания. Только, сами понимаете, львиная доля гарантии на наших потылицах. — Он похлопал себя по затылку.

— Как компасы? — тоном знатока спросил Ушаков.

— Пока безработные. Отдыхают до определенной параллели.

— Вы озабочены? — Ушаков присел возле штурмана на кресло, обтянутое голубым пластиком.

— Наши заботы любому пассажиру земли — как ноль без палочки, — улыбка скользнула по его мягким, крупным губам, — и вы быстро выкинете их из головы, устроившись в купе экспресса…

— Нет-нет, — перебил его Ушаков, — меня беспокоит…

— Повинуетесь инстинктивному чувству самосохранения.

— Ничего предосудительного, штурман. — Ушаков с независимым видом закинул ногу за ногу, вынул блокнот. — И чтобы помочь вам отрешиться от мысли видеть во мне новичка, прошу ничего не рассказывать о гирокомпасе… Нам, пассажирам, известно, что с увеличением широты места направляющая сила гирокомпаса, удерживающая ось его ротора в плоскости географического меридиана, уменьшается и на полюсе обращается в ничто…

— Браво! — похвалил штурман. — Изысканно популярно! Таким образом, вы вправе спросить, найдены ли новые друзья и насколько они надежны.

— Вы угадали. — Ушаков вооружился ручкой. — Разрешите познакомиться? Или тайна?

— Принципиальная схема общеизвестна. В детали мы не будем вникать. Ученые снова облокотились на электронику и сочинили мудрейшую штучку: ее международный термин — навигационная система. Покороче — НС. Теперь мы не рискуем сбиться с дороги, не будем блукать подо льдами и, больше того, можем маневрировать курсом, скоростью и глубиной. Пришлось делать новые карты. Меркаторская проекция не годится для изображения района полюса…