Остров Надежды

— Решили отметить?

— Подготовились крепко. Куприянов вложил грамоту в красную папку. Серафим сообразил торт. Доктора заставим отчитаться за количество «бэров»… — Устроившись к штепселю, Лезгинцев снял электробритвой двухдневную щетину. — Не заметили, Дмитрий Ильич, как и Тихий…

— Нельзя сказать, чтобы не заметил.

— Тянуло?

— Куда тянуло?

— Не куда, а что. Наподобие морской болезни.

— Пожалуй.

— И меня впервые мутило. Подташнивало. Покачивало. В ушах ощущал, будто за стенкой сотни сверчков.

— Сверчки само собой, Юрий Петрович, а что подарить имениннику?

— Задача трудноватая. В японские универмаги не завернешь. — Лезгинцев присел на корточки, запустил руку в самый низ шкафчика и извлек оттуда яблоки, источавшие необыкновенный аромат.

— Неужели задержались?

— Непредвиденно, случайно. — Лезгинцев остался доволен реакцией на свой сюрприз. Добыл целлофановый мешочек, покрутил пальцем у лба и придумал наклейку — «проверенное средство, по отзывам современников».

Бутылочка с клеем оказалась недалече. Теперь Ушаков был тоже вооружен для торжественной встречи.

В кают-компании собрались все свободные от вахты офицеры. Корабль прошел Командорские острова, позади осталась последняя кромка арктического бассейна.

Все приоделись. Белые рубахи, черные галстуки и золотые галуны напомнили о земле, о товарищеских вечеринках. Приподнятое удачным плаванием настроение сказывалось во всем — в более шумном говоре, в блеске глаз, в шутках. Давно за столом не веселились. Скромные дозы вина могли и не приниматься во внимание. После супа кок Серафим подал запеченную с чесноком оленину, а когда наступило время подарков, Анциферов водрузил перед именинником торт, разрисованный разноцветными плюмажами.

— Товарищи, вы меня растрогали, — Хомяков беспомощно разводил руками, — я уже закручинился, ведь вступил на первую ступеньку четвертой десятки, ночью посещали меня привидения, и вдруг…

Ему не дали договорить, зашумели. Порядок был восстановлен Куприяновым, пообещавшим сей же миг обрадовать доктора и увести его от грустных мыслей.

— Ясно! Магнитофон принесет! — угадал Гневушев.

— При чем тут магнитофон, — возразил Стучко-Стучковский, ретиво закончивший второй кусок оленины, — другое дело, обзавелся бы он семьей, пролепетали бы ему детишки, всплакнула жена, а то бобыль…

— Нет, вы не правы, штурман! — Гневушев привлек его к себе, указал на дверь, откуда появился Куприянов с магнитофоном. — В обязанности политических работников входит и организация семейных ячеек…

Штурман вытер замасленные толстые губы, пожал плечами. Замполит освободил место на уголке стола, попросил помолчать. Доктор недоуменно развел руками.

«Дорогой Виталий, — начал решительный голос девушки из общества «Знание», — не будем шутить. Я бесповоротно втюрилась в своего подводного доктора, ни на кого его не променяю. Обещаю не чинить никаких препятствий. Уходи в океаны, только никогда не забывай свою… свою…» — На этом слове твердая речь сбилась на зыбкую почву, послышался не то всхлип, не то кашель, уговаривающий баритончик Куприянова и какие-то невнятные слова окончательно растроганной девушки.

— Немножко получилось неудачно, — извинялся Куприянов, — дальше я не мог заполучить от нее ни одного слова…

— Хорошо! — Мовсесян темпераментно гаркнул, поднял руки. — Искренне! Трогательно! Вначале было сделано, а потом, когда рухнул разум и ею овладело чувство… Что вы понимаете… Вы ничего не понимаете…

Волошин остановил Мовсесяна, деликатно выждал, пока доктор придет в себя, и предложил свой коронный тост «за третье солнце» — за жен и невест.

Лезгинцев понуро выслушал, к бокалу не притронулся, его глаза будто подернулись пеплом.

— Юрий Петрович, а вы? — обеспокоенно спросил его Хомяков.

— Желаю вам одного… — Лезгинцев мучительно улыбнулся, — подольше не женитесь.

— Вы нарушаете закон моряков! — Мовсесян вскипел.

— Какой закон? — губы Лезгинцева гневно дернулись.

— Мовсесян! — одернул его Куприянов.

— Закон моряков побольше пить морс из морошки. — Мовсесян так же быстро потухал, как и загорался. Он подчинился замполиту, подвинул Лезгинцеву запотевший графин, только что поданный вестовым. — Отличнейший безалкогольный напиток, охлажденный до ломоты в зубах, Юрий Петрович.

— Доктор! — Стучко-Стучковский потянулся с бокалом морса, чокнулся. — Я пью за отсутствие «бэров».

Лезгинцев тяжело выслушал штурмана, резко бросил ему:

— Не зарекайтесь!

— Прошу вас! — Куприянов остановил штурмана, решившего схватиться с Лезгинцевым.

— Давайте споем! — предложил Акулов, близко к сердцу принимавший все неприятности своего любимца Лезгинцева.

— Более чем разумно. — Мовсесян обратился к старпому: — Согласны музыкально сопровождать, товарищ капитан третьего ранга?

— Как командир?

— Если недолго и не очень шумно, — сказал Волошин.

Мовсесян преподнес старпому аккордеон, помог закрепить на плече ремень, уступил место запевале Акулову, обладавшему, по всеобщему признанию, наиболее «спелым» голосом.

— Какую же? — Акулов обратился к Волошину. — Разрешите нашу, товарищ командир?

— Как остальные?

— Нашу, нашу!

— Начинайте, хозяин смертоносных ракет! — поторопил Мовсесян.

Акулов запевал густым тенорком, заметно волнуясь:

Вперед по тревоге, скорее! На атомных лодках в поход! Отыщем и вздернем на реи Корсаров высоких широт.

Хор вступал с первой же строки, и Акулов был тут же перекрыт решительными голосами молодых офицеров:

Живем далеко мы от Ганга, За годы сюда не дойдешь, Ищите в глубинах Югангу, На картах ее не найдешь! Не тронем мы мир без причины, Ни ваших заводов, ни сел, Но в шахтах своей субмарины Ракетные залпы несем!

Песня пришла к ним случайно, называли ее сочинителей стажеров-подводников. Ушаков услыхал ее впервые по трансляции в Юганге. Там она прошла мимо, не зацепившись, здесь же, в походе, в Тихом океане, песня звучала по-иному.

Был еще один куплет, и повторялся припев:

Живем далеко мы от Ганга, За годы сюда не дойдешь, Ищите в глубинах Югангу, На картах ее не найдешь!

Исмаилов разошелся, требовал от доктора клятву непременно жениться, потрясал магнитной лентой, к неудовольствию аккуратного Куприянова.