Остров водолазов
Шрифт:
Команда «Аяна» была снята…
Таково вкратце описание дела, которое мы с Аркадием штудировали на протяжении нескольких дней.
В деле не хватало нескольких страниц. Вместо них чья-то заботливая рука аккуратно вшила справки на узких полосках бумаги.
СПРАВКА
Листы 275, 276 (метоообстановка в районе аварии) изъяты, согласно запросу Гидрометеоотделения УБК.
После справки в дело были аккуратно вклеены: отношение таинственного УБК и памятная записка.
Гидрометеоотделение
Управления
На Ваш запрос сообщаю, что листы 275, 276 дела № 34-А высланы в Москву для составления сводного отчета ГМЦ по бассейну Тихого океана за 1922–1925 гг.
В записке говорилось, что, по данным ГМО, в октябре 1922 года над районом южной части Курильской гряды проходил глубокий циклон. Можно с уверенностью предположить, что погода в районе аварии была неустойчивой, с дождем и ветрами до 7–8 баллов. Поскольку при прохождении циклона ветер меняет направление, вынести какое-либо исчерпывающее суждение об обстановке в момент посадки судов на камни не представляется возможным.
Все дело заканчивалось кратким заключением, в котором начальник инспекции констатировал, что материал расследования не дает возможности восстановить всю картину аварии, поскольку и судовые, и машинные журналы «Минина» и «Аяна» также не были сохранены и приобщены к делу.
Заключение содержало фразу о том, что неясность метеообстановки в значительной степени препятствует оценке действий капитанов и что по наведенным справкам изъятые листы были в свое время уничтожены после использования.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
в которой мы покидаем Владивосток
В течение тех нескольких дней, что мы провели в инспекции, я смог убедиться в необыкновенной памяти нашего нового знакомого.
— Михаил Никодимович, — говорили ему, — не помните, какие суда принимали участие в снятии с мели «Полоцка»?
Белов откладывал в сторону бумагу, которую начал было писать и, щурясь, отвечал:
— «Пугачев», проходом из Углегорска. Потерял двое суток. «Александр Ясневский» — из Корсикова шел в Советскую Гавань. Находился у места аварии десять часов. Морской буксир восемнадцать, из Ванина, — трое суток. Два катера из Холмска, водолазный бот «тридцатьчетверка» и рейдовый сорок три — каждый по двое суток.
Вопрошавший торопливо записывал, кивал и стремительно исчезал, не подумав проверить или поставить под сомнение хотя бы одну сообщенную ему цифру.
— Миша, дорогой, — обратился как-то при мне к Белову полный, черноусый, кавказского вида, моряк, — лекция у меня сегодня в клубе для призывников. Хочу рассказать им про локацию. Что, если я им про «Стокгольм» и «Дорио» загну, а? Популярно, наглядно. Не подбросишь фактиков?
Белов одобрительно посмотрел на толстяка:
— Расскажи. Где столкновение было и когда — знаешь?
— Где-то около Нью-Йорка. Лет десять назад.
— У плавучего маяка Нантакет. Двадцать пятого июля пятьдесят шестого года.
— Швед с итальянцем столкнулись? Виноват, кажется, итальянец?
— Суд этого не установил — он был прерван. В чем дело, помнишь?
— Ну не томи!
— Ладно.
И
Белов ровным голосом изложил драматическую историю столкновения, во время которого острый нос сверкавшего белой краской «Стокгольма» врезался в борт «Дорио», беспечного судна, команда которого плыла в тумане, не ведя прокладки за встречные суда, которые то и дело обнаруживала на экране радиолокатора.— Хорошо нарисовать на доске пеленга, — сказал Белов. — Сразу будет видно, как все случилось. Бери лист бумаги… В центре — «Стокгольм». Около него пиши: момент первого обнаружения двадцать три часа. Курс девяносто градусов. Курсовой угол на «Андреа Дорио» два градуса левого борта. Дистанция десять миль… Второе определение…
Толстяк, пыхтя, послушно нарисовал и ушел.
Наконец настал день, когда нам принесли заказанные на рейсовый пароход билеты до Корсакова. Три билета, потому что Белов получил предписание идти на Шикотан производить расследование.
Была вторая половина дня. Аркадий не дозвонился в инспекцию, и мы решили отнести Белову билет домой.
Там ничего не изменилось. Плакал один ребенок, жена кормила другого, маленький инспектор озабоченно тер на кухне морковь.
— «Бира», — прочитал он на билете название судна. — Пусть будет «Бира».
Дверь скрипнула, и из-под нее показалось что-то черное и изогнутое.
Я вздрогнул.
— Это кочерга, — сказал Белов. — Дети, марш от двери! Не мешайте взрослым.
Кочерга исчезла.
— Я хочу пить! — плаксиво сказал голос за дверью.
Белов налил кружку воды и подал ее.
За дверью послышались хихиканье и плеск.
— Миша! — сказала жена. — Они уже обливаются.
Белов бросился в коридор.
— Так о чем мы? — сказал он, вернувшись.
— Вы сказали: пусть будет «Бира».
— Михаил, зачем ты запер их в ванную? Она мне нужна.
— Может быть, вы хотите чаю? — печально спросил Белов.
— Нет, нет, — сказал Аркадий. Он посмотрел на меня. — Мы договорились ужинать в ресторане. Поговорим завтра на пароходе.
— Действительно так будет удобнее, — сказал я. — Скажите, как ваша жена управляется с такой оравой? Ведь вы часто уезжаете.
— О, она святая женщина, — ответил Белов и испуганно посмотрел на дверь. — Я благодарен ей. Вы правы, давайте поговорим завтра. Пароход отходит в девять утра.
Мы встретились на палубе «Биры».
Владивосток отступал. Медленно повернулась плотно заставленная пароходами бухта. Задрожал и слился с голубыми дымками заводов туман над Восточной окраиной. Отошел Скрыплев — маяк на небольшом обрывистом островке. По правому борту потянулся бесконечный, с лысоватой горой и причудливыми бухточками, Русский остров.
Японское море гнало навстречу «Бире» пологую волну, раскачивало пароход, шевелило в каюте вещи.
Мы с Аркадием сидели у иллюминатора и следили, как движется черно-зеленый берег, как сгущается под ним синева и как закипает белой пеной перепаханное ветром море.
Белов спал. Как только мы вошли в каюту — четвертое место так никто и не занял, — он забрался на верхнюю койку и заснул. Он лежал на спине, вытянув руки по швам и беззвучно спал. Пухлый покрытый царапинами дорожный портфель лежал у него в ногах.