От любви до ненависти

Ягодка приподняла тяжелые, набрякшие веки, но даже такое незначительное движение отдалось болью. Девочка поморщилась и уставилась в темноту. Была ночь, потому что в родном дупле стояла кромешная тьма, в которой с трудом угадывалось фигура матери, да и не фигура вовсе, а черное пятно в черноте ночи. Мудрыня сидела рядом и судорожно всхлипывала, как-то очень тихо, будто плакала шепотом. Ягодка разомкнула непослушные, слипшиеся губы:

– Ма… ма…

Плач оборвался. Черное пятно распрямилось, приблизилось и из темноты вынырнули едва различимые черты:

– Ягодка, – Ягодка почувствовала прикосновение мягких губ. – Ягодка ты моя… Ягодка.

Мудрыня повторяла имя дочери, как заклинание. И гладила, целовала милое детское личико. Потом лицо ведуньи растворилось в темноте, и Ягодка услышала, как мать жарким шепотом благодарит Рода. Ягодка снова сомкнула веки, темнота никуда не делась, но ее прорезал яркий луч, разделил на две части. Потом луч расширился, из полосы света показались огромные страшные когти и рванули две половинки тьмы в стороны, будто кто-то разодрал шкуру закрывающую вход в дупло. Свет ударил по глазам, из него вырвалась темная фигура, Ягодка содрогнулась. Фигура приблизилась, закрывая собой свет. Ягодка всхлипнула, хотела закричать, но с губ слетело лишь шелестящее:

– Мама… бер…

Огромный силуэт накатился мягкой черной волной, и Ягодка снова провалилась во тьму.

Утро было отвратительным. Не правда, что утро вечера мудренее – это не так. Утро вечера дряннее – так, наверное, будет правильно. Во всяком случае, в то утро Ягодка размышляла именно так. Было холодно, сыро, мрачно. Была боль по всему телу, причем не такая, как тогда, когда острые зубы вцепились в ногу – тогда была резкая вспышка и безразличное ничто, провал. Сейчас же боль текла однообразной струей, вяло, уныло, ноюще и не было ей конца.

Ягодка лежала недвижимо, только глаза открыла и смотрела в полумрак, не пошевелилась даже тогда, когда зашуршала шкура, что закрывала вход, и в дупло прокрался тусклый, как все вокруг, свет. Лицо Мудрыни появилось почти сразу, мама склонилась над ней и долго смотрела в детские глаза. Ягодка вздрогнула. Огненно-рыжие волосы матери стали белыми, как снег, лицо, напротив, посерело, глаза провалились в темно-серых впадинах, в них больше не было блеска. Жизнерадостная, очаровательная искательница истины превратилась в старую, измученную, безнадежно отчаявшуюся женщину.

– Мама, – прошептала Ягодка. – Что с тобой?

– Все хорошо, – голос Мудрыни звучал, как из-под земли, будто она уже стояла одной ногой в чертогах Ящера. – Все в порядке, спи. Спи, сон лучшее лекарство.

– Хорошо.

Мудрыня снова пропала из поля зрения, а когда появилась снова в руках у нее была миска с чем-то, от чего шел мутноватый пар. Запах у отвара был резким, но за свою жизнь Ягодка и не такого нанюхалась, все-таки мать ведунья. Мудрыня поднесла миску ближе:

– Пей, – в глухом голосе матери послышалась непреклонность, и Ягодка обжигаясь, принялась глотать отвар. На вкус он оказался не таким резким, но видимо только что вскипел и норовил не только обжечь губы и горло, но и выжечь все внутри.

– Молодец, – Мудрыня забрала пустую миску. – Теперь точно поправишься, спи.

Ягодка прикрыла глаза, слышала, как снова шуршит шкура. Шкура… Что-то промелькнуло в голове.

– Мама, а где папа? – спросила Ягодка не открывая глаз. Шкура шелохнулась, и в этом шорохе растворился всхлип.

– Мама, – позвала Ягодка, но никто не ответил.

Она открыла глаза и даже чуть повернула голову, но матери рядом не оказалось. Может Мудрыня уже не слышала ее? Но девочка точно знала, что это не так. Тогда почему не ответила? Что случилось? И тут она вспомнила, вспомнила все. К ноющей боли по всему телу добавилась еще более страшная боль – в сердце. И тогда мир поплыл от накатившихся слез, потеряв остатки блеклых красок утра, стал серым.

Ягодка сидела под сосной на берегу запрудки. Эта сосна и эта запрудка было все, что у нее осталось. С тех пор, как погиб Велидуб Ягодка пережила пять зимовок и за все это время радости в жизни не было, кажется вовсе.

Нога, изувеченная медвежьими зубами отчего-то ссохлась и перестала расти. Мудрыня пыталась утешить дочь, но утешения помогали слабо, и частенько ведунья заставала Ягодку тихо плачущей в неприметном уголочке. Наверное, Ягодка свыклась и примирилась бы со своим увечьем довольно скоро, но соседи посматривали на нее с какой-то непонятной ей неприязнью, а соседские дети зло посмеивались. Потом какой-то особенно догадливый назвал ее Ягой-костяной ногой, видимо припомнив богиню с мертвой конечностью, что носила это имя, и эта Яга с досадно обидной присказкой приелась намертво.

Мудрыня уже не утешала дочь, ходила, как серая тень. Не только дети бывают жестоки, и вскоре после смерти Велидуба откуда-то пошла молва, что это ведьма Мудрыня погубила славного охотника Велидуба, за что Боги покарали ее, сделав старухой и изувечив дочь. Род ведьму метит.

Мудрыня, с трудом пережившая смерть Велидуба, переносила все эти наговоры тихо, как мышь, но серела и чахла день ото дня. Ягодку она больше ничему не учила, но девчушка сидя в тишине у любимой запрудки и сама доходила до чего-то. Кроме того, она нашла у матери странный предмет – большой, плоский круг, который охотно показал ей то, что обычно показывала запрудка – ее собственное лицо. Довольно милое, надо сказать. Когда Ягодка спросила о магии этого круга у матери, Мудрыня лишь отстраненно пробормотала что-то про зерцало. Ягодка, не удовольствовавшись этим, решила сама изучить “зерцало”. Долго вертела она странный предмет, пыталась составить какие-то заклинания, но из этого ничего не вышло. Разозленная Ягодка начала сквернословить, помянула то место, где Ящер дупу подпалил и в удивлении чуть не выронила плоский круг. Зерцало затуманилось и показало странный, даже пугающий пейзаж и огромного змия – именно таким Ягодка представляла себе Ящера. После того случая Ягодка освоилась с зерцалом довольно быстро, теперь она легко составляла заклинания, зрила пейзажи, людей и животных, которые были где-то на другом краю света. Потом как-то раз увидела в блестящей поверхности какого-то мага и пришла к мысли, что магии учится можно не только у матери.

Свою одиннадцатую весну Ягодка встретила еще с матерью, хоть праздника и не получилось. На этот год все было еще хуже: Мудрыня умерла. Постепенно зачахла, ходила все меньше и меньше, потом перестала двигаться вовсе, только смотрела куда-то безразличными пустыми глазами. Ела через раз и по чуть-чуть то, что приносила дочь. Потом и есть перестала, Ягодка разволновалась и не напрасно. На тринадцатый день Ягодка выволокла из дупла окоченевший труп.

Ягодка вздрогнула: это не лучшие воспоминания. Девушка перевела задумчивый взгляд на серебристую воду запрудки. Сверкающие камушки и блестящие спины рыбок напомнили о давно и безжалостно сбежавшем детстве. Ягодка тяжело вздохнула и…

– Эй ты, Яга! – раздалось из-за спины.

Коротко свистнуло, ровную, как зерцало, гладь запрудки разбил увесистый камень, распустив круги и, распугав рыбок и мысли о далеком детстве. Ягодка повернула голову, шагах в пятнадцати стояло несколько парнишек. Тот, что стоял ближе всех и нагло улыбался, и кинул камень. Именно он был заводилой в этой компании, и именно он неотступно ходил за Ягодкой, насмехаясь и издеваясь.

– Чего ты хочешь, Вывертень? – стараясь, что бы ее голос звучал как можно более безразлично, спросила Ягодка. Только сейчас она подумала, что имечко идет парню как нельзя больше – готов наизнанку вывернуться, но не отстанет. Интересно, почему? Зарабатывает почет среди своих сотоварищей? А почему к ней-то цепляется? Так проще, зарабатывать славу, издеваясь над беззащитными, ответила Ягодка сама себе.

– Че ты тут сидишь, Яга? Эта наша вода, мы пьем ее, а ты ведьма, вся в свою мамашу, еще отравишь, – Ягодка отвернулась, решив, что лучше не связываться. Вывертеня это кажется только раззадорило. Он подошел ближе, и вдруг шея его вытянулась: парень увидел зерцало.

– Эй, Яга-костяная нога, эт че у тебя за дрянь? А ну покажи.

Ягодка сделала вид, что не слышит, а Вывертень подошел к сосне, хлопнул по стволу ладонью, так что на Ягодку труха посыпалась, и присел в шаге от девушки: