От судьбы не уйдёшь

Вика хрупче хрустальной вазы. Кажется за этот час она скинула килограммов десять.

Бережливо удерживаю ее на руках, спускаясь по лестнице. Боюсь причинить ей боль своими грубыми руками.

— Отвези ее в дом и вызови врача, пусть осмотрит. Все, что будет необходимо, добудь. — грозно говорю Мусе.

— Я искал… нет женщин врачей сейчас на смене. — Муса опускает глаза. По нашим правилам, ее не может касаться никто кроме меня. Усаживаю Малую в машину, после распрямляюсь и закуриваю. Как они все меня достали.

— Муса, как ты думаешь, сейчас те обстоятельства, когда я буду заморачиваться по этому поводу? — выдыхаю облако дыма, испытывая неконтролируемое раздражение. — Просто найди хорошего врача и позаботься о ней, понял?

Когда машина трогается, я подворачиваю рукава белоснежной рубашки и захожу в дом. Сигарета танцует между моими пальцами, успокаивая мои нервы. Пора выпустить накопившуюся злость. Мне есть на ком отыграться.

За то, что Букаев распустил свои руки, притронулся к моей женщине — он умрет. В моей стране я бы отрубил ему руки и отправил просить милостыню, но я не своей стране. Поэтому он должен просто исчезнуть.

С Викой разберусь, когда она поправится. Пусть врач осмотрит ее, выпишет витаминок. Сейчас ее здоровье — самое главное. От нее Муса теперь не отойдёт, она даже в туалет не сбежит без моего ведома.

Глава 24

Смотри-ка, соловей

Поет всё ту же песню

И пред лицом господ!

Все тело ноет от тупой боли, пронизывающей каждую мышцу в теле. Голова гудит, словно где-то под черепом взлетает вертолёт. Неконтролируемый шум распиливает сознание по полам.

Издаю глухой стон, мысленно молясь, чтобы это все закончилось.

Пытаюсь встать. После снотворного и обезболивающего, которые мне дал доктор, слабо помню, что было вчера вечером. В глазах все еще двоится.

Меня штормит, кровать ездит из стороны в сторону, создавая ощущение, что я еду в поезде.

Сердце начинает биться с двойной силой, улавливаю терпкий аромат сигарет Аль-Мактума. Вдыхаю уже знакомый запах, пытаясь найти его глазами.

Присмотревшись и настроив свои глаза, наконец замечаю широкоплечую фигуру у окна. Аль-Мактум стоит в расстёгнутой рубашке и брюках. Вид у него обманчиво непринужденный.

— Как себя чувствуешь? — хриплый голос застаёт меня врасплох. Мне становится душно. Скорее всего он обо всем знает. Что будет теперь?

— Лучше. — отвечаю совсем тихим, ломающимся голосом. — Букаев…

— Наказан. Больше он никого никогда не побеспокоит. — Ахмед оборачивается. Его ярко-зелёные глаза прожигают меня насквозь, непроизвольно поджимаю ноги, стараясь защитить себя. Его густые брови сдвинуты грозно на переносе, демонстрируя своё недовольство. Даже подумать страшно, какое наказание постигло Букаева. — Тебе повезло. Чудо, что за это время они не тронули тебя. Такие, как они, обычно не церемонятся. Насилуют сразу.

Слезы обжигают щеки.

В комнате ставится невыносимо тихо, даже часы останавливаются. Слышно только дыхание, моё ослабленное и Эмира — гневное.

— Я хочу все объяснить. — кутаюсь в одеяло, чтобы согреться. У меня от страха леденеют руки и ноги. Эмир от меня на расстоянии нескольких метров, но ему ничего не стоит сделать рывок и оказаться рядом со мной. — Как я оказалась в том подъезде…

— Перебежала через крышу, чтобы сбежать со своим белобрысым дружком. — перебивает он меня. Его голос так колок, режет кожу без обезболивающего. Он снова становится тем жестоким Эмиром, с которым я познакомилась на Мадагаскаре.

Аль-Мактум не улыбается, очень серьёзен, настроен категорично. Невозможно понять, что в его голове.

По его глазам понимаю, что он уже принял решение. Только вот какое?

— Я… не хотела…

— Не хотела сбежать? Не договаривалась об этом с белобрысым за теннисом в туалете? — он делает несколько шагов ко мне. Дико скалится, обнажая свои белоснежные зубы. — Я дал тебе шанс передумать. Принять верное решение. Но ты сделала выбор.

— Да. — сквозь всхлипы лепечу я. Из моих глаз льётся водопад слез. — И я бы сделала это снова. Ты не поймёшь меня никогда… Не почувствуешь, что это такое, когда тебе не разрешают делать то, что ты хочешь. Тебя никогда не сажали в клетку. Но еще невыносимее…

Резко замолкаю, понимая, что не могу сказать ему самое главное: мне не выносимо жить рядом с ним, наблюдать за всеми его шашнями, смотреть, как он женится и будет воспитывать детей.

Быть рядом и не быть с ним.

— Ты согласилась на эти условия. — его голос становится еще жёстче. Эмир словно скручивает меня по рукам и ногам, причиняет физическую боль. — Нравится тебе это теперь или нет, даже если тебе это невыносимо — ты принадлежишь мне. На тебе моя отметка. Ты моя. Вся. Если бы ты сбежала, я бы все перевернул и нашёл тебя. Откопал бы даже из-под земли.

— Что со мной будет, когда я тебе надоем? Ты никогда меня не отпустишь?

— Даже на тот свет тебе не удастся проскользнуть без моего разрешения. — несмотря на грозный голос и суровое лицо у меня создаётся впечатление, что Аль-Мактум признаёт мне в чувствах. Обозначает так, что я нужна ему. Он говорит с придыханием с легким надрывом.

— Спасибо, что спас. — искренне благодарю его, меняя тему, заглядывая в эти живые и противоречивые глаза, в которых всегда кипит столько эмоций. Пытаюсь найти в них отражение его мыслей.

— Теперь Амин станет твоей тенью. И даже в туалет будешь ходить с ним! — уже больше ворчит, чем злится. Чувствую это. Может быть он чувствует ко мне нечто большее, чем влечение?

— Теперь ты накажешь меня?

— Зачем? Жизнь уже преподнесла тебе урок.

* * *

Ахмед.

Говорил себе не злиться.

Но как вижу ее опухшее лицо, мысленно провожу параллель между ее побегом и попыткой ее изнасиловать. Презираю себя за слабость. Нужно было сразу выбить из нее дурь. Выдолбить членом мысли о побеге. Затрахать до такого состояния, что когда она захотела бы бежать — ноги были не способны и шага сделать.

Я вожусь с ней и всей ее семьей в то время, когда должен быть со своими людьми. Я должен быть в Эмирате и решать более глобальные проблемы.

А ей что? Ей не нравится ее положение.

Опрокидываю стакан виски и снова закуриваю.

В комнату заходит Амин. Жестом приглашаю его сесть напротив.

— С этого дня ты отвечаешь головой за Викторию. Если на ее теле появляется синяк — это твоя вина. Если с ней случится даже малюсенькая оказия, ты сгниешь где-нибудь заживо. И, Амин, если мне хотя бы покажется, что ты проявляешь к ней не уважение или тронул ее хотя бы пальцем, превращу в евнуха. Ты решил, что я плохо вижу?