От винта, господин дракон!

«Нет… нет, пожалуйста… Нет-нет-нет!»

Казалось, что я кричу в голос… что я сорву его с концами. Лишь через некоторое время я поняла, что тихо бормочу эти «нет», уткнувшись носом в грудь Алирийскому и заливая слезами его жилет, а сам дракон, все так же крепко сжимая жертву в своих лапах, размеренно гладит меня по волосам и спине, словно несмышленыша.

— Его звали Эрвин, — глухо и очень ровно произнес Экхарт. — Ему едва исполнилось четырнадцать.

Я снова дернулась, скорее угадав, чем услышав за этим спокойствием отзвуки затаенного горя и, немного отстранившись, заглянула в его глаза.

— Он… ваш?… — продолжить я не смогла — разлетелась во мгновение ока на сотни золотистых искр — но он и так понял.

— Каждый из них — наш, — ответил, усмехнувшись с такой светлой печалью, что меня снова бросило в дрожь.

Он крепко обхватил ладонями мои плечи, и, склонившись так, что наши глаза оказались вдруг совсем близко, очень четко и раздельно произнес: «Ли, я хочу, чтобы ты ответила мне: где сейчас твой брат?»

— Он… он… — заблеяла я, но мысли ускользали и отказывались обращаться в слова. И с каждым таким провалом набирала силу злость на ящера: да как он смеет намеренно причинять мне боль, что он о себе возомнил? И когда эта злость заполнила меня изнутри, я снова рванулась, пытаясь скинуть его руки.

— Пустите, вы, изверг! Мне плевать, что вы там хотите… Вы сами прекрасно знаете ответ, и я не собираюсь больше вас развлекать!

Все мои попытки оказались совершенно бесполезными — драконьи лапы казались стальными кандалами, и во взгляде ящера блистала та же светло-голубая сталь. Мне только и осталось подвывать от бессильной ярости.

— Ответь — и все закончится, — произнес он, и не подумав хоть немного ослабить хватку.

— Садист! Живодер! Гад! — Бросала я ему в лицо, все еще пытаясь трепыхаться.

— Где он? — Алирийский лишь крепче сжимал пальцы на моих плечах, и в какой-то момент я не выдержала.

— Мертв! Джей мертв! — закричала я. — Слышишь ты, чудовище? Его больше нет… Ты это хотел услышать?

Это признание забрало все мои силы — и я затихла в руках дагона, едва не повиснув на нем безвольной тряпкой. Даже плакать уже не могла.

До этого мне казалось, что " свет померк» — это просто выражение. Оказалось, нет. Все краски вокруг стали блеклыми, грязными, будто я смотрела на мир через серое стекло. И с чувствами творилось то же самое. Все что я могла ощущать — это безмерную усталость и тупую ноющую боль в груди.

— Перенесите меня обратно, — попросила почти безразлично, не глядя на стоящего рядом мужчину.

— Хорошо.

Ящер наконец-то отпустил мои плечи, и я едва не пошатнулась, но заметив, что он снова намеревается меня подхватить, тут же сделала вполне уверенный шаг в сторону.

— Не трогайте меня, — попросила тихо. — Пожалуйста. Вы уже сполна отомстили за мои слова.

Он долго смотрел куда-то в сторону с непроницаемым выражением на лице, потом коротко кивнул, подхватил свой сюртук, мои вещи — и открыл переход в свой кабинет.

— Ли! — окликнул он меня на прощание. Я обернулась, разглядывая исключительно лацканы его сюртука. — Разве твой брат не достоин памяти?

Я молча развернулась и вышла прочь из его кабинета.

И первое, что сделала, вернувшись к себе в комнату — засунула почтовую шкатулку подальше под кровать.

* * *

— Я в горы.

Дартен отвлекся от старинного философского трактата, который изучал, посмотрел на стоящего перед ним друга — и зеленые змеиные глаза неприятно сузились.

— Не смешно, — произнес он.

— А я, если видишь, не смеюсь.

— Да уж вижу.

В представлении дагона Фаррийского хуже Эрха забавляющегося был только вот такой Эрх — серьезный до мрачности.

— Нашел время… Завтра Совет, не забыл? Мне совершенно не нравится…

— Успею. И не помню, чтобы я интересовался твоим мнением, — прервал Алирийский.

— А стоило бы. — Дарт поднялся на ноги и подошел ближе, разглядывая непривычно хмурое выражение лица Экхарта. — Хм… не знай я тебя, мог бы подумать, что стряслось что-то серьезное, а так — скорее предположу, что ты снова…

— Не знай я тебя, — в тон ему протянул воздушник, не дав Дартену договорить, — уже на третьем слове ты получил бы по морде.

Фаррийский поморщился от подобной грубости и покачал головой.

— Ладно, раз шутишь — если это можно назвать шутками — значит, все не так плохо.

— Дарт, кончай уже нудить, — отмахнулся Эрх от подобных разглагольствований и прежде, чем выйти за дверь, бросил через плечо, усмехнувшись. — И, кстати, я не шутил.

Глава 9

Драконы неуязвимы и бесчувственны

(расхожее мнение)

Я бы слукавила, если бы сказала, что горе поглотило меня целиком и я не помню следующих дней. Все я прекрасно помню. Два дня я безвылазно сидела в комнате, перебирала гору неотправленных писем, которую написала брату за это время, а когда Джинни приходила домой — сжигала их магией под выставленным моей соседкой сферическим земляным щитом. Это занятие приносило облегчение, хотя и нарушало устав университета — пользоваться магией в общежитии было запрещено.

Я много плакала, и эти слезы тоже помогали. Я вспоминала Джея, рассказывала о нем Джин, которая оказалась самым лучшим на свете слушателем, и понемногу, по чуть-чуть, с каждой слезинкой находила в себе силы отпустить и смириться с его гибелью.

«Разве твой брат не достоин памяти?» — звучало в ушах. Разумеется, он был достоин. И я вспоминала его таким, каким он был на самом деле: немного стеснительным, очень добрым и бесконечно верящим в меня и мои дурацкие изобретения.

«Ты сделаешь их всех, Джулс! — говорил он убежденно. — Ты просто обязана. Хочешь, я расскажу о твоем изобретении Ливейскому, он точно оценит?»

Если бы он так не верил в меня, я никогда бы не решилась… Не будучи в силах смириться с его гибелью, спрятавши голову в песок и заставив себя поверить в то, что он жив, я подспудно приписала ему свое изобретение, потому что иначе ни за что не смогла бы так убежденно за него бороться.

«Джей, мой малыш Джей… Прости, что даже после твоей смерти прикрывалась тобой. Наверное, ящер прав, и я просто трусиха, из тех, кто не может смотреть в глаза правде».

Ящер… Думать об Алириском было… больно. Но эта боль была совсем другого рода. Тоска о Джейсоне ныла застарелой, но понемногу заживающей раной. Мысли о драконе кололи точечно, но так остро, что я предпочла совершенно о нем не вспоминать. Да, можете так и записать: Джулия Хоуп — трусиха и тряпка, но это правда было выше моих сил. Если бы я просто злилась или ненавидела Экхарта — и ведь было за что! — все было бы намного проще. Но в том вихре чувств, который я к нему испытывала, злость была, к сожалению, не самой сильной составляющей, и солировала в нем обида. Сильная, пронзительная и какая-то… жалкая. Словно я собака, которую поманили сладкой косточкой и подло пнули в живот. Я не желала думать об этом — и не думала.