Отец моей подруги. Тайная беременность

– А как…?

– Резников отрицать ничего не стал…

– Не стал…? – шёпотом, забывая дышать.

– Не стал. – пожал ректор плечами. – Я уж ему и так и этак намеки делал. Мол, доказать все равно ничего не смогу. Анонимная жалоба на то и анонимная, что спросить потом не с кого. А он уперся и стоит на своем. Совращал, говорит, виноват. Увольняйте.

– А кого… совращал-то? Вы знаете? – со смертельным обречением в голосе, переспросила.

– Так в том то и дело, что нет. Сам Резников говорить отказывается. А студенты… Студенты все разное говорят…

– Что говорят…?

Ректор неопределенно качнул головой.

– Говорят, что ночью студентку в его домике видели, когда за город ездили… Да и много чего еще…

– Это неправда, Арнольд Венедиктович. – я поджала дрожащие губы. – Эта студентка к нему за таблетками заходила. Я лично могу подтвердить.

Ректор раздраженно захлопнул лежащую перед ним книгу.

– Вот ты, Никифорва. Ты же его помощницей была. Ближе всех к Резникову находилась. Ты замечала с его стороны что-то… не соответствующее уставу преподавателя?

Я сделала вдох поглубже. Посмотрела ректору прямо в глаза.

– Не замечала, Арнольд Венедиктович.

Мужчина развел руками.

– Дело зашло в тупик. А разбираться в нем у меня времени нет. Признание Резникова есть, его я без внимания оставить не смог. Но за неимением большего, позволил ему заявление по собственному желанию написать, чтобы карьеру не рушить. Найдет еще ваш Резников новую работу, не беспокойтесь.

Ректор с добротой улыбнулся. По-свойски мне подмигнул.

– Иди, давай, Никифорва. Иди. И остальным передай, чтобы больше с этим вопросом ко мне не приходили.

– Передам, Арнольд Венедиктович.
– прохрипела, пятясь к двери.

Спряталась в туалете. Отдышалась, плеща в лицо холодной водой.

Кто подал жалобу? И почему Резников не стал ничего отрицать? И где он, черт побери, пропадает? Неужели так сложно ответить на мой звонок?!

Схватила мобильник. Уже без надежды еще раз набрала его номер. Гудки - безжизненные, холодные и бесконечно длинные.

Со злостью бросила телефон возле раковины за миг до того, как он подал сигнал. Пульс встрепенулся. С надеждой взглянула на экран.

Нет. Это не он. Это всего лишь мама.

ЧЕРТ! Это мама! И она завтра должна приехать, чтоб навестить меня!

Я упала спиной на кафельную стену.

Со всем этим мракобесием, что творится вокруг меня, я совершенно забыла о приезде родительницы.

А ведь мне предстоит рассказать ей о внуке…

***

– Пополнела. – мама придирчиво меня разглядывает, пока я суечусь возле плиты.

Отмахиваюсь, нервно смеясь.

– Ты же сама мне всю жизнь говорила, что я слишком худенькая. Вот я питаться начала по-хорошему, набираю немного. – лепечу, а сама усердно помешиваю жареную картошечку на сковородке. От ее запаха немного тошнит.

– Ой, - мама машет рукой. – Ну кому ты рассказываешь? Небось гадость всякую ешь на обеде, вот она и откладывается в бока.

– Нуу… Вам не угодишь. – говорю я с улыбкой.

Пока свистит чайник, задумчиво уставляюсь в окно. За окном поздний вечер. Мама приехала на день, не больше. Сегодня останется у меня ночевать.

И долго тянуть с разговором не стоит. Чем больше тяну – тем тяжелее камень вранья, повисший на шее.

– А Катя то твоя где? Я вот вам закруток привезла. – родительница кивает на сумку в прихожей.

Округляю глаза.

– Полную сумку? И ты ее сама тащила?

Мне матушку встретить не удалось, с учебы не вырвалась. А она пары часов на вокзале куковать тоже не захотела.

– Да что там тащить-то? – самодовольно фыркнула мать, преисполненная чувством гордости за себя. – С поезда на такси. Не на горбу же.

Настоящая русская женщина. И коня на скаку, и в горящую избу… Я вот никогда так не умела. В быту у нас больше Катя завхозом была, а я так… - максимум в магазин за печеньками сбегать.

– Она съехала, мам. Перебралась к родителям жить. – скомкано выдавила я, скрывая расстроенный голос и еще усерднее принялась шкрябать деревянной лопаткой по дну сковородки.

Мама на миг замолчала, но я видела, как она сканирует мою напряженную спину.

– Поссорились?

– Вроде того… - я всегда с мамой делилась всем, что происходило. Да и скрывать смысла не было. Знала, что она всегда на моей стороне.

А сейчас… А сейчас язык не поворачивается описать все, что случилось. Наверное, потому что я прекрасно осознаю – сама кругом виновата. А упреков от собственной матери я сейчас просто не выдержу…

– Ну, - оптимистично вздохнула родительница. – Дело молодое. Не каждому дано через всю жизнь дружбу пронести. Это ведь тоже труд. Вот мы с тетей Любой…

Я сморгнула горошину слез, навернувшуюся в глазах. Скучаю по Кате. И сегодня первый из вечеров, когда мне предстоит не тосковать в одиночестве в пустынной квартире. Так что - отставить печали.

Раскладываю ароматную картошечку, приправленную свежим укропом по тарелкам, и сажусь рядом с мамой.

Но кусок в горло не лезет. И мама не ест. Чувствует будто, что в воздухе висят очень важные новости.

Беру ее за руку. Смотрю виновато. Хотя, чего мне стыдиться? Стыдно должно было быть, если бы я на аборт решилась.

– Мам…, - начала мягко, приукрашивая губы полуулыбкой.

– Ну говори, не тяни уж. – мама улыбается тоже. Смотрит на меня ласково и заботливо. Поправляет лохматую челку родными руками и мне на миг хочется прижаться холодной щекой к этой ладошке. Прикрыть глаза и забыть все заботы. Как в детстве…

– Беременная ведь ты у меня, да? – говорит родительница спокойно.

Распахиваю ресницы.

– Как ты…?

– Мамы такие вещи чувствуют… Ты что думаешь, я просто так сюда сорвалась из Подмосковья? Да век бы я еще этой Москвы не видала, если б не ты. А так, месяц уж у меня сердце не на месте…

Я с облегчением выдыхаю.

– Мамочка! – тянусь к ней и утыкаюсь носом в мягкое родное плечо. Она гладит меня по голове, что-то нашептывая.

И я будто проваливаюсь в далекое прошлое. Туда, где мне снова шесть. Где еще папа жив, и мы с Катькой живем по соседству. Сейчас уже даже той старой квартиры нет, мама ее продала и уехала жить на дачу. Но тогда… Тогда все было иначе…