Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия
Шрифт:
А. Шишков, русский адмирал
***
В это же самое время случилось одно происшествие, доказывавшее, что надежда никогда не покидает человека и располагает парод к легковерию. Пришли мне доложить о большом скоплении людей около одной, очень высокой колокольни, находившейся на краю города, и что повиснувший на кресте оной сокол привлекает внимание всего народа. Я отправился туда, не столько из любопытства, сколько для того, чтобы разогнать народ, который всегда склонен выкинуть какую-нибудь глупость, когда соберется толпою. Я застал сборище человек в 1000, глядевшее на несчастного сокола, который, имея путы на ногах (как все соколы, которых дрессируют для охоты) , опустился на крест и не мог от него отцепиться. Какой-то прохожий его заметил, обратил на него внимание других, и вот тысяча зевак остановилась тут, чтобы насладиться зрелищем, которое, по объяснению самых ученых между ними, предрекало торжество над неприятелем;
Гр. Ф. Ростопчин
Раздача оружия в Москве
Граф Ростопчин боялся мятежа. Кроме того, он не успел еще принять надлежащих мер и вывезти из города арсенал, которого не хотел оставить в руках неприятеля. Большая часть хранившегося в нем оружия была неудобна для употребления; но разбирать его было некогда. Чтобы выйти из затруднительного положения, генерал-губернатор обратился за помощью к митрополиту Платону, который не отказывался править паствой, но был так стар, что большую часть дел по митрополии вверил архиепископу Августину. Однако на этот раз он решился, несмотря на свою слабость, действовать по мере сил. За колокольней Ивана Великого был воздвигнут амвон, и прошел по городу слух, что отслужат на площади соборный молебен, после которого митрополит собирается держать речь народу. В назначенный день, между тем как на амвон выносили иконы из соборов, москвичи стали сбегаться со всех сторон на Сенатскую площадь. Все ожидали с возрастающим нетерпением появления митрополита. Наконец, его черный цуг показался в Никольских воротах. Все сняли шапки. Платон выглянул из окна и благословил народ дрожащей рукою. За ним ехал в коляске граф Ростопчин. Толпа побежала за экипажами. Когда они остановились на Чудовской площади, митрополит вышел из кареты при помощи двух дьяконов, которые ввели его на амвон. Генерал-губернатор стал за ним. Платон был в фиолетовой мантии и белом клобуке; его бледное старческое лицо казалось встревожено. По окончании молебна, на котором он присутствовал в качестве молящегося, один из дьяконов стал рядом с ним, чтобы говорить от его имени, потому что он сам уже был не в силах возвысить свой слабый голос. Пастырь умолял народ не волноваться, покориться воле Божией, доверяться своим начальникам и обещал ему свои молитвы. Митрополит плакал. Его почтенный вид, его слезы, его речь, переданная устами другого, сильно подействовали на толпу. Рыдания послышались со всех сторон. «Владыка желает знать, — продолжал дьякон, — на сколько он успел вас убедить. Пускай все те, которые обещают повиноваться, становятся на колена». Все стали на колена. Старец осенил крестным знамением преклоненные перед ним головы; а граф Ростопчин выступил вперед и обратился, в свою очередь, к народу: «Как скоро вы покоряетесь воле императора и голосу почтенного святителя, — сказал он, — я объявляю вам милость государя. В доказательство того, что вас не выдадут безоружными неприятелю, он вам позволяет разбирать арсенал: защита будет в ваших руках». — «Много благодарны, дай Бог многие лета царю!» — загремело в толпе. «Но вы обязаны при разборе его, — продолжал граф Ростопчин, — соблюдать порядок: входите в Никольские ворота и выходите в Троицкие; я прикажу сию минуту отпереть арсенал». При поданном им знаке его коляска и карета митрополита подъехали к амвону. Каждый сел в свой экипаж. Толпа, проводив Платона, возвратилась за оружием.
Неизвестный автор
В провинции
13-го июля поутру мы выехали из Москвы и видели по дороге, недалеко от Москвы толпы мужиков из нее ушедших. Они спрашивали нас, что делается в Москве и не берут ли в солдаты?..
Дорогою до Ромен мы ехали нескучно: горевали, спорили и смеялись над трусостью некоторых из нашей компании. На каждой станции рассматривали на досуге карту России, предполагали, угадывали и надеялись.
В Орле начальство крайне было озабочено. В Неплюевской, 40 верст не доезжая до Ромен, съехались для корму с барином, которому на досуге сообщили московские новости и показали воззвание. Он до того потерял голову, что говорил, как помешанный, что при всей неопытности нашей казалось нам до крайности смешным.
1812 года. Июль. Ярмарку торговали в Ромне очень худо. Народ сходился толпами и старался узнавать, что делается в армии. К концу ярмарки получено известие о победе графа Витгенштейна, что сильно обрадовало публику.
1812 года. Август. В Харьков на Успенскую ярмарку приехали мы без особенных приключений, а здесь уже политические новости стали доходить до публики скорее, но тем более неприятные. Печатного от правительства почти ничего не было, между тем как некоторые чиновники университета, будучи иностранцы и, следовательно, худые доброжелатели России, громко говорили об успехах Наполеона. Дух публики упадал; дела ярмарки остановились, и никаких сделок торговых не происходило; только все старались собирать деньги и запасались монетой. Правда, многие наши покупатели желали у нас купить товар на прежнем положении, т. е. в кредит; но мы уже не решались. Они, будучи удалены от места военных действий и как бы состоя вне России, равнодушно судили о бедствиях Отечества. Их рисковой дух, каким отличаются все бродяги, населяющие край Новороссийский, делал совершенно как бы чужестранцами...
В Харькове, под конец ярмарки, получено печальное известие о взятии неприятелем Смоленска. Бывшие в то время в Харькове военные именно утверждали, что Москва не устоит, что выключая Смоленска, нет до самой Москвы такой позиции, где бы можно было с выгодой противустать неприятелю. Все таковые рассказы только умножали всеобщее уныние. А глупые афишки Ростопчина, писанные наречием деревенских баб, совершенно убивали надежду публики. В одной из тех афишек он, писавши о дешевизне в Москве говядины, исчисляет тут же всю российскую армию. Ничего в то время пагубнее выдумать невозможно было, как это исчисление. Армии насчитал он до 120 тысяч, между тем как публика полагала, что ее есть налицо от 400 тысяч. Как скоро это сделалось известно, все решительно положили, что Россия погибла. Малороссиянская чернь с внутренним удовольствием принимала успехи французов; в ней еще не угас крамольный дух польский; но дворяне не отделяли себя от нас, и мыслили, и действовали, как истинный дети одного Отечества.
Получаемые тогда из Москвы партикулярные письма ничего в себе не содержали, кроме известия о здоровье и уведомлений, что завтра или послезавтра выезжаем на богомолье к Троице; потому опасались писать прямо о побеге из Москвы, чтоб начальство не вздумало удержать. Но это был пустой страх: никого не принуждали ни оставаться, ни выезжать, всякий располагал сообразно своему намерению. Выезды и отправки имущества из Москвы начались решительно с 15-го августа, большей частью по дорогам владимирской, и нижегородской, частью рязанской. Нельзя умолчать о тогдашнем неудовольствии публики на главнокомандующего армией, Барклая де Толли. Не имея не только сведений, но и понятия о военной науке, о силе нашей и способах неприятеля, все непременно требовали, чтоб он на каждом, так сказать, шагу побеждал неприятеля, и отступление армии нашей приписывали не иному чему, как явной его измене, между тем как князь Багратион был обожаем публикой: на него они совершенно во всем надеялись.
До получения известия о Смоленске публика все еще надеялась, что после сего все надежды кончились, и мы сначала думали оставаться в Малороссии, по крайней мере, до октября; но тогда переменили намерение и решились ехать домой. Ничего не зная об участи армии и о судьбе Москвы, перевязали товары в кипы и поклали в подвалы, запретя своим приказчикам, которые при них были оставлены, продавать их или перевозить в другие места.
М. Маракуев, городской голова г. Ростова
БОРОДИНО
17 августа, на второй день ожесточенного сражения за Смоленск, Чрезвычайный комитет, созванный Александром I для избрания главнокомандующего всеми действующими армиями, остановил свой выбор на генерале Михаиле Илларионовиче Кутузове.
Еще 28 июля он был избран командующим Московского, а 29 июля – Петербургского ополчений. И император Александр I , вопреки личной неприязни к Кутузову, вынужден был утвердить 20 августа решение комитета.
Утром 23 августа Кутузов выехал из Петербурга.
29 августа он прибыл к армиям, располагавшимся в местечке Царево-Займище, и принял командование.
На этот день в двух русских армиях было около 96 тысяч человек и 605 орудий. По данным русской разведки, у Наполеона насчитывалось 165 тысяч человек.
***
...В нем было что-то чисто национальное, делавшее его столь дорогим для русских. В Москве радость по случаю его назначения доходила до опьянения: посреди улиц бросались друг другу в объятия, считая себя спасенными.
Филипп-Поль Сегюр
КУТУЗОВ (Голенищев-Кутузов) Михаил Илларионович(1745 — 1813) — генерал-фельдмаршал, светлейший князь Смоленский. Воспитывался в артиллерийском и инженерном корпусах. Отличался во время 1-й турецкой войны в боях при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле. В 1774 при атаке деревни Шумы (близ Алушты) тяжело ранен (пуля ударила в левый висок и вышла у правого глаза). Во время 2-й турецкой войны, при осаде Очакова, Кутузов снова тяжело ранен (1788). В 1790, участвуя, под начальством Суворова, в штурме Измаила, Кутузов во главе колонны овладел бастионом и первый ворвался внутрь города. В 1792 Кутузов, командуя левофланговой колонной в армии генерала Каховского, содействовал победе над поляками при Дубенке. В 1793 успешно выполнил в Константинополе дипломатическое поручение Екатерины II . В 1795 назначен генерал-директором сухопутного шляхетского корпуса. По восшествии на престол Александра I Кутузов получил пост Санкт-Петербургского военного губернатора, но в 1802 вызвал неудовольствие государя неудовлетворительным состоянием Санкт-Петербургской полиции и был уволен в свои поместья. В 1805 поставлен во главе русской армии, посланной на помощь Австрии. Стесненный распоряжениями австрийского военного совета, не мог придти на выручку Макку, но удачно отвел свою армию в Богемию, где соединился с Буксгевденом. Ответственность за аустерлицкое поражение не может быть возложена на Кутузова: фактически у него не было власти главнокомандующего, и сражение велось не по его плану.