Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия

Рассказ дворовой женщины о двенадцатом годе

Жители уходят из Москвы

31-го числа этого месяца получена была моим отцом от Обрескова записка: «Москву сдают неприятелю без боя. Ростопчин и я уезжаем покуда во Владимир, а там, что Бог велит! Покуда это еще для всех секрет, убирайтесь и вы поскорее!» Тотчас же было решено собираться и выезжать как можно скорее. Уезжать, — но куда и какой дорогой? Нечего и говорить куда, — в Михайловское, а ехать на Серпухов, что было всего прямее, но оказалось затруднительным: эта дорога просто была запружена ратниками, войском и их обозами, следовавшими в Москву, потому что распоряжений о их приостановке еще не было, а равно и экипажами и обозами московских обывателей, едущих из Москвы...

Довольно покойно доехали мы в первый день нашей дороги (2 сент.) на ночлег в Белопесоцкую слободу. На другой день, когда мы подъезжали к мосту, по большой каширской дороге стали попадаться нам всевозможные курьезные экипажи, заложенные еще курьезнее, напр., тележка с одной коровой, которая была как-то к ней пристегнута и ее везла, или какия-нибудь допотопные дрожки, запряженный парой, т. е. в одну лошадь и корова на пристяжку; куча народу на телегах или подле телег, наполненных без каких-либо сундуков разными пожитками; в этой толпе многие были полураздеты в рубищах, другие одеты во весь свой туалет; у одного мужчины на голове был платок и в руках какая-то шляпка; на женщине — мужская шинель или байковый сюртук, — одним словом, кто в чем и как попало, лишь бы вывезти с собою все, что можно было забрать, лишь бы не оставлять ничего в добычу злодеям. О неизбежном вступлении врага в столицу в эти два дня в народе уже узнали. Около моста через Оку и по всему его протяжению до выезда в город Каширу шли нам навстречу иные толпы, — вновь набранные ратники каширского ополчения, в повой их форме русского покроя, в фуражках, на которых красовался медный крест и надпись: «За веру и царя». Их провожали семьи, за ними следовали телеги с провиантом и другой разной поклажей. На мосту было тесно, и мы тащились медленно; сначала на нас косились; один молодой парень навеселе, взглянув сурово на наш поезд, назвал нас беглецами, к нему пристали прочие, и мы имели неприятность проехать это длинное пространство почти под угрозами бранивших пас изменниками и предателями. Я еще и теперь помню чувство страха и вместе негодования, которое тогда мной овладело; батюшка сидел в коляске, понурив голову и не произнося ни одного слова.

Избегая главного серпуховского тракта, мы объехали и Тулу и следовали почти проселочной дорогой на город Венев. Весь сентябрь 1812 года был сухой и необыкновенно теплый, что, как известно и по истории, обмануло неприятеля нашим климатом и задержало его в Москве; оттого и нам эта почти проселочная дорога не представляла никаких обычных препятствий. 3 сентября приехали мы на ночлег в Венев, с трудом отыскали постоялый дом и расположились провести ночь в экипаже; меня уложили в карете, но вдруг среди ночи разбудили: передо мной в открытых дверях стоял В. А. Никольский. Я очень ему обрадовался, вышел из экипажа и увидел огромное, длинное зарево прямо к северу: Москва уже горела и так сильно, что зарево видели мы все в Веневе, на расстоянии 150 верст.

Дальнейший наш путь до самого Михайловского через Богородицк и Ефремов не стал бы задерживать меня в моих воспоминаниях, если бы одно случившееся с нами происшествие не стоило краткого указания. Мы остановились на кормежку и обед довольно рано в селе Никитском, не доезжая 40 верст до Ефремова; большое это село и теперь принадлежит одному из графов Бобринских. Где-то еще по дороге из Сальникова присоединился к нам московский обыватель, вольноотпущенный наш,

Барышев, приглашенный на все время бегства своего из Москвы поселиться у нас в Михайловском с женой и семейством. Он сказал отцу, что, проходя около сельской церкви, увидел толпу крестьян и каких-то подозрительных людей в немецком платье, что-то громко проповедовавших со своих телег собравшемуся около них народу. Отец поручил ему привести либо вотчинного старосту, либо сотского, и вот батюшка, Барышев и я с ними и с Никольским, в сопровождении старосты и сотского пошли к этой толпе. Оказалось, что какой-то краснобай говорит крестьянам, чтобы они Бонапарта не пугались, что он идет на Россию затем, чтобы освободить крестьян, дать им волю и уничтожить, помещиков. Услышав такие речи, отец мой и с ним вместе Барышев и Никольский стащили свободолюбивого оратора с телеги, отдали его под караул сотскому, а старосте приказали приготовить две тройки и нарядить надежных подводчиков. Как скоро все это было исполнено без малейшего сопротивления, говоруна крепко связали по рукам и по ногам и сейчас отправили в Тулу с письмом от отца к тамошнему губернатору Богданову, которому было сказано, что отправляемый под стражей к его превосходительству возмущал народ против государя, правительства и помещиков, и что отправляющий его, мой отец, нашел необходимым поступить с возмутителем на основании прокламации главнокомандующего гр. Ростопчина, который вменил в обязанность каждому гражданину задерживать людей неблагонамеренных, соблазняющих чернь к бунту, и представить их прямо к высшему начальству. Лучшие из крестьян и те, которые были постарше, благодарили всех нас за содействие; отправленный был крепостной человек и поверенный туль-ского откупщика Безобразова; как с ним поступили, не знаю. Мы доехали и поселились в Михайловском вместе с семейством Барышевых, узнав дорогой от обогнавшаго нас полицейского чиновника, что французы вступили в Москву и зажгли ее с разных сторон.

Д. Свербеев

КВАРТИРМЕЙСТЕР – офицер, ведавший в походе установлением маршрута, размещением отряда на стоянке и обеспечением продовольствием.

В семь часов утра, 2 сентября, поднялся мой брат, а в восемь был уже за Покровской заставой. Ужасом наполнилось сердце его, когда проезжал он по опустевшим бесконечным улицам Москвы, мимо высоких зданий, коих жители, казалось, все вымерли: ни лица, ни голоса человеческого. На пути из края в край обширнейшего города встретил он всего человек семь или восемь общипанных, оборванных, с подозрительными фигурами, которые как будто еще прятались, зловещий тени, которые быстро исчезали. Но, приближаясь к заставе, для всех уже открытой, толпы людей становились все гуще и гуще; проехав же ее, с трудом мог он подвигаться вперед посреди сплошной массы удаляющихся. Беспорядок, в котором остаток народонаселения московского спешил из нее, являл картину, единственную в своем роде, ужасную, и вместе с тем несколько карикатурную. Там виден был поп, надевший одну на другую все ризы и державший в руках узел с церковной утварью, сосудами и прочим; там четвероместную, тяжелую карету тащили две лошади, тогда как в иные дрожки впряжено было пять или шесть; там в тележке, которые еще и поныне в большом употреблении между средним состоянием, сидела достаточная мещанка или купчиха, в парчовом наряде и в жемчугах, во всем, чего не успела уложить; конные, пешие валили кругом; гнали коров, овец; собаки в великом множестве следовали за всеобщим побегом, и печальный их вой, чуя горе, сливался с мычанием, с блеянием, со ржанием других животных. Шаг за шагом в продолжение нескольких часов проехав таким образом верст пятнадцать, брат мой решил остановиться, опасаясь, что далее не найдет убежища по бесчисленности спутников. Немногие последовали его примеру; более боязливые весь день и часть ночи продолжали печальное свое шествие. Ночью сделалось почти светло: огненный столб поднялся над Москвою, когда загорелись в ней винные или водочные магазины. Как ни привык мой брат к зрелищам разрушения, никоторое так сильно его не поразило.

Ф. Вигель

БОРОДИНСКИЙ МОСТ

Известие о решении Кутузова оставить Москву без боя быстро распространилось в войсках, но, как вспоминал С. Г. Волконский, «общий дух армии не пал; всякий постигал, что защищать Москву на Воробьевых горах — это было подвергнуть полному поражению армию, что великая жертва, приносимая благу отечества, необходима».

Войска, покидавшие Москву, были вынуждены медленно двигаться одной большой колонной через Дорогомиловскую заставу и Москву-реку. В ней находился и Кутузов. Первыми в 3 часа ночи 2 сентября по Дорогомиловскому мосту и далее по улицам Москвы потянулись обозы. Следом за ними прошло ополчение, потом пехота и артиллерия. Замыкали колонну казаки.

«Армия в самом большом порядке и тишине проходила Москву, — сообщал «Журнал военных действий». — Глубокая печаль написана была на лицах воинов, и казалось, что каждый из них питал в сердце мщение за обиду, как бы лично ему причиненную». Мерно стучали солдатские сапоги по деревянной мостовой на подъезде к Дорогомиловскому мосту. Тихо плескалась вода о плоты и паромы, служившие опорами бревенчатому настилу. Толстые доски прогибались и скрипели под тяжестью орудий и зарядных ящиков. И хотя Дорогомиловский мост в то время имел длину 186 метров и ширину только 8,5 метра, войска проходили без затора, давая дорогу командирам и скакавшим с распоряжениями адъютантам. Был момент, когда старый мост не выдержал. На некоторое время возле него скопились войска, но проезжавший Кутузов, как обычно спокойно, распорядился о немедленной починке моста. И вскоре войска продолжали неторопливое движение. В XVI в. на месте Дорогомиловского моста был перевоз, связывавший Дорогомилово с Москвой. Лодочники и паромщики за небольшую плату перевозили с берега на берег знатных особ с их челядью или купцов с товаром, подмосковных крестьян и горожан-ремесленников. А зимой конечно же мостом становился ледяной покров Москвы-реки. В начале XVII в. берега реки связал так называемый «живой» мост, настил которого лежал прямо на воде. С каждым годом все увеличивающееся движение к столице со стороны Смоленского тракта требовало создания постоянного моста. В 1787— 1788 гг. был построен новый деревянный мост, на долю которого через четверть века выпало стать свидетелем оставления Москвы войсками и жителями в 1812 г. В горестном молчании полк за полком, рота за ротой проходила по Дорогомиловскому мосту русская армия. «Ни на одном лице я не заметил следов отчаяния, считающего все потерянным, — писал артиллерист Н. Е. Митаревский, — но я наблюдал мрачное и сосредоточенное выражение чувства мести». И отмщение пришло... В августе 1837 г. Россия отмечала четвертьвековой юбилей Бородинского сражения. Тогда же Дорогомиловский мост был переименован в Бородинский.

В 1868 г. деревянный Бородинский мост был заменен железным на двух высоких каменных быках с ледорезами. Проезжая часть его длиной 139 метров и шириной 15 метров была перекрыта верхними металлическими фермами. При въездах стояли каменные арки с декоративными башенками на углах. Мост был сооружен но проекту инженера В. К. Шпейера. В таком виде мост просуществовал до 1909 г., когда началась его перестройка по проекту архитектора Р. II. Клейна и инженера Н. И. Осколкова. Проезжая часть была расширена почти до 28 метров при прежней длине и прежнем числе мостовых опор.

Открытие моста состоялось в 1913 г. Продуманным архитектурным оформлением Клейн превратил Бородинский мост в своеобразный памятник русским воинам, стоявшим насмерть на Бородинском поле. В 1938 г. мост был частично реконструирован. Вторичной реконструкции он подвергся в 1950—1952 гг. Бородинский мост был значительно расширен и удлинен. Под его съездами устроены арочные проезды, открывающие путь по набережной под мостом. Архитектурный облик моста-памятника сохранен. В 1970 г. бригадами треста Горгидромост были проведены очистка и ремонт гранитной облицовки моста. В начале 1978 г. Исполком Моссовета утвердил проект капитального ремонта Бородинского моста, которым предусматривалась замена пораженных коррозией надарочных элементов моста новыми металлоконструкциями из специальной мостовой стали. Восстановлению подверглись и другие части моста. Для этого мост «вскрыли», сняли его покрытие, и настил из лоткового железа заменили железобетоном. Эти сложные работы выполнял коллектив треста Главмостинжстрой, участвовавший и в последней реконструкции Бородинского моста. Впервые после постройки было отреставрировано чугунное украшение колоннад. Каменотесы треста по строительству набережных и мостов обновили облицовку мостовых опор, колоннад и береговых устоев специально подобранными по цвету гранитными плитами, установили и новый гранитный борт. Работы завершились ремонтом тротуаров и укладкой нового асфальтового покрытия на проезжей части Бородинского моста.

Со стороны Большой Дорогомиловской улицы по обеим сторонам въезда на мост высятся серые гранитные обелиски. Своей формой они напоминают те старые каменные столбы, которыми был когда-то обозначен въезд в Москву со стороны Дорогомиловской заставы.

Со стороны Смоленской площади по бокам въезда помещены свободно стоящие полукругом колоннады дорического ордера. Общий карниз связывает каждую шестерку колонн, а на нем установлены отлитые из чугуна декоративные пирамиды древних воинских доспехов и знамен. Береговые сооружения моста выполнены в форме бастионов. На чугунной решетке парапета укреплены медальоны с изображениями различных военных атрибутов. Архитектору удалось придать оформлению моста-памятника торжественно-триумфальный характер, подчеркивающий величие победы русского народа в Отечественной войне 1812 г.