Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия

И в то самое время, когда лишь быстрое движение вперед могло быть нашим единственным спасением, наш проводник в смущении остановился, и тут, казалось, должен был наступить конец нашей полной приключений жизни, как вдруг солдаты первого корпуса, занимавшиеся грабежом, распознали императора посреди вихря пламени, подоспели на помощь и вывели его к дымящимся развалинам одного квартала, который еще с утра обратился в пепел.

Там мы встретили принца Экмюльского. Этот маршал, израненный при Бородине, велел нести себя через огонь, чтобы спасти Наполеона или погибнуть вместе с ним. Он восторженно бросился в объятия императора, который встретил его довольно приветливо, но с хладнокровием, не покидавшим его в минуту опасности.

Чтобы окончательно избавиться от всех этих ужасов, пришлось миновать еще последнюю опасность — пройти мимо длинного обоза с порохом, продвигавшегося среди огня, и, наконец, только к ночи удалось добраться до Петровского дворца.

На другой день, утром, Наполеон первым делом обратил свои взоры на Москву, надеясь, что пожар затих. Но пожар бушевал по-прежнему: весь город казался громадным огненным столбом, вздымавшимся к небу и окрашивавшим его ярким заревом. Погруженный в созерцание этого страшного зрелища, он нарушил свое мрачное и продолжительное молчание восклицанием: «Это предвещает нам великие бедствия!»

Филипп-Поль Сегюр

***

Пожар распространялся с невероятной быстротой. Само небо, казалось, приняло участие в этом ужасном разрушении. Пожар Москвы может быть разделен на три периода: сначала горели предместья, затем город, наконец, Кремль.

«С крыши нашего дома, где мы сторожили день и ночь (рассказывала нам одна из жертв этого бедствия), мы увидели, что пожар начался внезапно позади комиссариата и расстилался по ветру, подобно свирепому потоку, пожирая и преодолевая на своем пути все препятствия. Скоро вся часть Земляного города, находящаяся по эту сторону Москвы-реки, представляла глазам огненное море, волны которого колебались в воздухе. В центре города и всюду, где потушили в предшествующий день, пожар начался с новой силой.

Китай-город подвергся также ужасному опустошению. Там был базар. Сила пламени, поддерживаемая множеством товаров, тесное пространство между лавками и ярость бури делали всякую помощь бесполезною и потери невознаградимыми. Другие кварталы города также не избежали бедствия. Пречистенка, Арбат, Тверская и оттуда вдоль вала Красных ворот и Воронцова поля до Яузы было все зажжено добровольно.

Какое зрелище представлялось нашим глазам! Небо исчезло за красноватым сводом, прорезываемым во всех направлениях искрящимися головнями. Над нашими головами, под ногами, всюду кругом — ужасно ревущее пламя. Сила ветра, разреженность воздуха, происходящие от жара, производили ужасный вихрь. Нас чуть не снесло с террасы; надо было скорей сойти и позаботиться о бегстве».

В эту минуту пожар приближался к Кремлю и грозил его безопасности. В полдень огонь показался в дворцовых конюшнях и в башне, прилегающей к арсеналу. Несколько искр упало на двор арсенала, в паклю, которую употребляли русские артиллеристы, и на ящики французской артиллерии. Опасность была велика. Бросились предупредить императора, который явился на место происшествия. В ту минуту ему представили одного поджигателя, схваченного под окнами на месте преступления. Наполеон обратился с вопросом к этому человеку.

— Мы исполняем священный долг, — отвечал русский фанатик.

К опустошениям пожара, которому способствовали сильные порывы ветра, вскоре присоединилась адская тактика. Русские добирались до самого дворца императора: пожар, как огромный огненный пояс, мало-помалу охватывал Кремль со всех сторон.

Попы, будочники, агенты полиции, наконец, несколько дворян, надев парики, накладные бороды и мужицкие кафтаны, руководили шайками в их разрушительных действиях. Смешавшись с народом, благодаря своим костюмам, они сначала скрывались от мщения французов, но скоро, узнанные по походке и принужденным манерам, они и их подчиненные погибли почти все от рук наших раздраженных солдат. Последние кидали их в огонь, резали, вешали без сострадания и долго еще после пожара на изящных фонарях, украшающих Тверской бульвар, висели обезображенные трупы поджигателей.

Луи-Арманд Домерг, француз, житель Москвы

Как на горочке стояла Москва

(Историческая песня)

Как на горочке было, на горе,

На высокой было, на крутой,

Тут стояла нова слобода,

По прозванью матушка Москва,

Разоренная с краю до конца.

Кто, братцы, Москву разорил?

Разорил Москву неприятель злой,

Неприятель злой, француз молодой.

Выкатил француз пушки медные.

Направлял француз ружья светлые,

Он стрелял-палил в матушку Москву.

Оттого Москва загорелася.

Мать сыра земля потрясалася,

Все божьи церкви развалилися,

Златы маковки покатилися.

***

Пламя быстро приближалось к дому, из которого мы выехали. Наши экипажи пять или шесть часов простояли на бульваре. Бездеятельность эта мне наскучила, я пошел посмотреть на огонь и час или два пробыл у Жуанвиля. Я наслаждался негой, исходившей от убранства его дома. Мы распили вместе с Билле и Бюшем три бутылки вина, которые вернули нас к жизни.

Я прочел несколько строк «Виргинии» в английском переводе, которая среди всеобщей грубости вернула мне немного духовной жизни.

Я пошел вместе с Луи посмотреть на пожар. Мы видели, как некто Савуай, конный канонир, пьяный, ударил плашмя саблей гвардейского офицера и приставал к нему с глупостями. Он был неправ, пришлось в конце концов извиниться за пего. Один из его соучастников по грабежу бросился по улице, объятой пламенем, где он, вероятно, спекся. Я увидел новое доказательство того, как мало у французов вообще характера. Луи с удовольствием успокаивал этого человека и защищал гвардейского офицера, который сам мог бы поставить Луи в затруднительное положение в любом случае; вместо того, чтобы отнестись ко всему этому безобразию с заслуженным презрением, он тоже говорил глупости. Я восхищался спокойствием офицера. Я бы охотно хватил саблей по носу этого Савуай, но это могло привести к осложнению с полковником. Офицер действовал более благоразумно.

...К трем с половиной часам мы с Билле пошли посмотреть дом графа Петра Салтыкова; дом показался нам достойным его превосходительства. Мы отправились в Кремль, чтобы об этом сообщить; мы остановились у генерала Дюма.

Генерал Кирженер сказал Луи при мне: «Если бы мне дали четыре тысячи человек, я был бы в силах к шести часам сбить огонь». Эти слова меня поразили (сомневаюсь в успехе, Ростопчин, не переставая, производит поджоги; остановишь огонь направо, он вспыхнет налево в двадцати местах) .