Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия
Шрифт:
После того жил он несколько времени в здании Медико-хирургической Академии. Средств к жизни никаких у него не было, нужда была крайняя; оставалась одна надежда на человеколюбие. Но куда и к кому обратиться? Наконец, пришла ему счастливая мысль пойти поискать своих знакомых. С этой целью он отправился на Петровку, в дом князя Одоевского: здесь укрывался знакомый ему чиновник М. И. К нему-то Бестужев и решился прибегнуть с просьбою о помощи. Этот сжалился над ним, накормил его с женою и детьми и дал у себя пристанище.
Оставив здесь семейство, пошел он на Тверскую, с намерением отыскать дом одного своего благодетеля (фамилии которого передающий этот рассказ не помнит) и вдруг был окружен французами. Видя, что он умеет говорить по-французски, они схватили его и представили к Наполеону. На предложение Наполеона вступить к нему в службу, Бестужев отвечал,
На возвратном пути ожидало Бестужева новое несчастие: на Тверском бульваре он был ограблен поляками. И в этот раз М. И. выручил его из беды, снабдив старою фризовой шинелью.
Москва давно уже горела. Пожар стал угрожать и дому князя Одоевского. Бестужев должен был искать нового убежища и вот он, с женой и детьми, решился идти в ту сторону, где находился Полевой Двор . Там на огородах стояла изба, в которой он и расположился провести ночь, вместе со многими другими несчастными и бесприютными; но и это единственное убежище вздумал кто-то поджечь. Проведя остаток ночи под открытым небом, на огородах между капустными грядами, рано утром воротился он в дом князя Одоевского, но благодетеля своего М. И. уже не нашел там: пожар заставил и его удалиться в другое место.
Таким образом, положение Бестужева сделалось снова безвыходным: ни пристанища, ни хлеба не было; дети страдали от холода и голода: это беспокоило его больше всего. Чтобы хоть сколько-нибудь согреть малюток, он повел их на Самотеку в бани, но бань уже не было; они также сгорели.
Нужно было достать для них, по крайней мере, хлеба. Судьба помогла ему в этом. Бродя с ними по улицам, он встретил старого хромого солдата и вздумал попросить у него хлеба. Солдат отвечал ему: «Хлеба нет у меня; сам питаюсь разводимою в воде мукой; муки, пожалуй, дам». И, действительно, поделился.
Тогда Бестужев, успокоенный несколько тем, что может, наконец, накормить детей, поспешил в уцелевший, к счастью, дом князя Одоевского. М. И. был опять уже там. Жену и детей Бестужев оставил у него, а сам пошел к Москве-реке, где, как слышал, можно было брать подмоченную на барках пшеницу; но едва вышел из дома, как был схвачен французами и снова приведен к Наполеону; он должен был вступить в его службу и сделан членом Муниципального совета , а в отличие от прочих ведено ему носить голубую ленту на левом рукаве, выше локтя.
В это время нижние французские чины считали Бесстужева-Рюмина городским начальником. Он умел пользоваться этим как нельзя лучше; брал у французов хлеб и раздавал беднейшим из своих соотечественников, в особенности семейным, и, таким образом, облегчал участь многих несчастных.
К чести его должно также сказать, что он заботился о сохранении в целости Вотчинного Департамента. Так, бывши однажды в Кремле, он увидел, что французы из окон архива выкидывают книги и дела в вязках; тотчас же отправился к Наполеону; как член Муниципального совета, был допущен к нему и донес ему об этом. Наполеон, по просьбе его, приказал к архиву поставить караул .
П. Иванов
Развал французской армии
Был седьмой час вечера, как вдруг раздался выстрел со стороны Калужских ворот. Неприятель взорвал пороховой погреб, что было, по-видимому, условным сигналом, так как я увидел, что тотчас взвились несколько ракет и полчаса спустя показался огонь в нескольких кварталах города. Как только я убедился, что нас хотели поджарить в Москве, я тотчас решил присоединиться к моей дивизии, стоявшей биваком, не сходя с лошадей, на Владимирской дороге, под стенами города; я устроил свою главную квартиру на мельнице, где я был уверен, что я не буду сожжен. Ветер был очень сильный; к тому же было очень холодно. Только слепой мог не видеть, что это был сигнал к войне на жизнь и смерть; все подтверждало известия, полученные мною еще в январе месяце в Ростоке и Висмаре относительно намерения русских сжечь свои города и завлечь нас в глубь России. Я уже говорил, что я предупреждал об этом герцога де-Бассано, и что король прусский, как верный союзник, предсказал императору Наполеону все, что с нами случилось, и что ожидало нас впереди.
Лучшие дома Москвы были покинуты жителями, из коих иные уехали всего за несколько минут до нашего вступления в город.
Трудно себе представить чисто азиатскую роскошь, коей следы мы видели в Москве. Запасы, хранившиеся во дворцах и частных домах, превзошли все наши ожидания. Если бы в городе был порядок, то армии хватило бы продовольствия на три месяца; но дисциплины более не существовало. Провиантские чиновники думали только о себе. Раненым генералам отказывали в красном вине под предлогом, будто его не было, когда же, шесть недель спустя, герцог Тревнзский взорвал Кремль, то он приказал перебить хранившиеся там две тысячи бутылок вина для того, чтобы солдаты молодой гвардии не перепились. Для того, чтобы получить куль овса, надобно было иметь разрешение генерал-интенданта, а его было довольно трудно получить, а когда мы ушли из Москвы, то в магазинах осталось столько овса, что его хватило бы для прокорма 20 тысяч лошадей в течение шести месяцев. Уезжая из Москвы, я видел неимоверной длины склад, под сводами которого хранились кули с превосходной крупитчатой мукой; склад этот был предан разграблению, а между тем за неделю перед тем я с трудом получил мешок самой грубой муки. Если бы чиновники и в особенности низшие служащие выказали более деятельности и старания, армия была бы лучше обмундирована и накормлена. Более третьей части города осталось нетронутой, и в ней было в изобилии все то, в чем мы нуждались. В городе не было только сена и соломы, и принц Невшательский посылал за ними по окрестным деревням. Казаки нередко уводили у нас лошадей; захватывали экипажи. Жителям Москвы надоели безобразия, чинимые нашими слугами; потеряв терпение, они стали убивать их или бежали просить помощи у казаков в то время, как наши люди пировали и нагружали всяким добром повозки и лошадей. Мне кажется, что наши дела были бы гораздо лучше, если бы мы действовали осторожнее.
Мне удалось обставить дело так, что мои фуражиры возвращались всегда благополучно, дня через 4—5, и приносили мне яйца, картофель, а иногда и дичь, благодаря тому, что мною было отдано строжайшее приказание ничего не брать даром, кроме фуража, а за все остальное платить. Один сержант, человек весьма порядочный, сопровождал всегда моих слуг с несколькими вооруженными солдатами. Он не допускал никаких злоупотреблений, и эта мера дала прекрасные результаты. Однажды жители деревни, в которую мои люди часто являлись за покупками, вышли к ним навстречу, неся двух кур и яйца, и советовали им не входить в деревню, так как у них были казаки, что оказалось совершенно справедливо.
Мне послужил также на пользу следующий случай. Я встретил двух солдат, нагруженных серебряными вазами и церковной утварью; это было в двух шагах от маленькой церкви, находившейся возле занятого мною дома; я подумал, что солдаты ограбили именно эту церковь, отправился туда и передал все вещи священнику, открывшему мне двери.
Солдаты продавали за бесценок великолепные шубы. В Кремле, в комнатах, предназначенных для императорской гвардии, хранились серебряный вызолоченные блюда, бриллианты, жемчуг, шелковый ткани и т. п. Я представлял себе мысленно картину Самарканда при нашествии Тамерлана. Пылавший город напомнил мне также пожары, истребившие на моих глазах часть Константинополя и Смирны; на этот раз зрелище было величественнее: это было самое потрясающее зрелище, какое мне довелось видеть. Я никогда не забуду четвертую ночь по вступлении нашем в город, когда император был вынужден покинуть Москву и искать убежища в Петровском дворце.
А. Дедем
МАРШАЛЫ НАПОЛЕОНА
________________________
ОЖЕРО Пьер Франсуа Шарль (1757-1816) – маршал Франции (1804), герцог Кастильонский (1808). Сын лакея. В 1774-1790 служил во французской, прусской и неаполитанской армиях. В 1790 вступил в национальную гвардию, в 1793 произведен в генералы. Отличился в Итальянском походе 1796—1797, командуя дивизией. Сыграл решающую роль в подавлении роялистского мятежа в Париже. В 1797—1803 командовал армией на Рейне и в Голландии. В 1809 командовал корпусом, а с 1810 армией в Испании; в 1812—1813 командир корпуса в Пруссии, участвовал в Лейпцигском сражении. В 1814 одним из первых перешел на сторону Бурбонов. Во время «Ста дней» безуспешно пытался снискать доверие Наполеона. С 1815 роли не играл. Обладал ограниченными способностями, имел репутацию взяточника и вымогателя.