Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия

Две трети армии со всего кавалерией, хотя она так расстроена, что не может более служить, находятся в арьергарде и исключены из всякой зависимости от главнокомандующего армией, потому что они получают приказания только от генерала Беннигсена и ему представляют донесения, и я должен иногда выпрашивать, так сказать, как милостыни, сведений о том, что делается в арьергарде.

Три раза в один день отдаются приказания атаковать неприятельские аваппосгы и три раза отменяются. Наконец, приводятся бесполезно в исполнение около вечера без цели и основания, потому что ночь заставляет прекратить действия. Подобные поступки заставляют опасаться, что армия потеряет всякое доверие к своим начальникам и даже храбрость.

Вот, князь, верная картина армии, положение того, кто после заслуг, оказанных Отечеству, находится в несчастном состоянии подпасть ответственности и страдать за все дурные последствия, которые он предвидел и не имел никакой власти предупредить их.

При этих обстоятельствах, которые еще усиливает враждебная партия своим смертельным ядом, когда величайшее несчастие может последовать для армии, пользы службы требуют, по крайней мере с моей стороны, не ронять достоинства главнокомандующего. Моя честь, мое имя вынуждает меня, как честного человека, на этот решительный шаг. Армия, которая находится не под начальством одного, но многих, не может не приблизиться к совершенному разложению.

Все эти обстоятельства в совокупности расстроили мое здоровье и сделали меня неспособным продолжать службу.

Роберт Вильсон – императору Александру I

10 октября 1812

Всемилостивейший Государь! Имею счастие поздравить Ваше Императорское Величество с благополучным исполнением наступательного действия, которым неприятель прогнан из его позиции и которое увенчано достопамятными происшествиями во славу вашего оружия и нравственными последствиями, чрезвычайно благоприятными для пользы Вашего Величества.

Я желал бы, чтобы от меня зависело ограничить мои замечания только похвалою войск, бывших в сем деле, и того неограниченного усердия, коим все здесь одушевляются; но долг мой есть донести Вашему Величеству, что несогласие между фельдмаршалом и генералом Беннигсеном, по случаю вчерашних происшествий, достигло высокой степени огорчения. Генерал Беннигсен жалуется, что фельдмаршал не подкрепил его и не позволил преследовать неприятеля с настойчивостью, как можно бы было с сугубою пользою для Вашего Величества, и я должен сказать, что хотя много сделано, но гораздо более могло бы быть приобретено, ибо нападение было совершенно нечаянное для неприятеля, разные атаки сзади левого крыла и в центре привели его в крайнее смятение и не должны были дать ему ни минуты к сопротивлению, но он отступил довольно далеко, чтобы обеспечить свои сообщения.

План был превосходный, но исполнение не довольно быстрое, или не довольно настойчивое для приобретения всех блистательных трофей, коих ожидать было можно.

Я находился при корпусе генерала Багговута (который один только был в настоящем деле) и с казаками. Я могу судить только о последствиях, не зная о причинах, побудивших фельдмаршала к таковой осторожности.

Но никакое объяснение не может примирить возникшего несогласия, и я должен просить Ваше Величество, чтоб Вы благоволили прекратить, как можно поспешнее, примеры раздора, несовместного с бодрым порядком, и который должен много повредить службе Вашего Величества...

Беннигсен и Кутузов

Настал бедственный, священный, славный, великий 1812 год. Беннигсен сильно домогался командования армии; он употреблял самые низкие средства, чтоб оклеветать перед государем Кутузова, и кто знает, может быть, успел бы в этом, если б князь П. А. Зубов, Кнорринг, Аракчеев, Балашов и Шишков не отстояли его в Тайном Военном Совете. Уже поговаривали вслух, что князь Зубов назначен на смену старому фельдмаршалу, и Кнорринг — в начальники штаба его. Однажды в заседании Совета обвиняли Кутузова, что он спит по 18 часов в сутки. «Слава Богу, что он спит: каждый день его бездействия стоит победы», — заметил Кнорринг. «Он возит с собой переодетую в казацкое платье любовницу». — «Румянцев возил их по четыре. Это не наше дело!» Сражение при Тарутине, которое при всяком другом предводителе (Барклае, Коновницыне, Раевском) кончилось бы совершенной гибелью французского 35-тысячного авангарда, имело для нас самые ничтожные выгоды; потеря же наша была безмерна. Это сражение разбудило бесконечно спавшего на пепле Москвы Наполеона. И на другой же день, 7 октября, неприятельская армия начала выступать из Москвы. Хитрый фельдмаршал хотя наружно и показывал, что он восхищен этой победой, а в самом деле не мог простить себе того, что послушался краснобая Беннигсена. У них уже давно начались нелады, а тогда они явно рассорились. Вскоре после 6 октября Кутузов, споря с начальником своего штаба, очень ласково заметил ему: «Мы никогда, голубчик мой, с тобой не согласимся; ты думаешь о пользе Англии, а по мне, если этот остров сегодня пойдет ко дну моря, я не пикну!»

Как бы то ни было, однако же, Кутузов в донесении своем к государю отнес к Беннигсену всю славу победы под Тарутином; он испрашивал ему сто тысяч рублей, шпагу с лавровым венком и бриллиантами. С тем же самым курьером Беннигсен послал государю свой подлый донос о том же самом: в нем он выставил свою победу в лучезарном свете, хвалил храбрость солдат, увеличивал урон и расстройство неприятелей и, позабыв об убитом подле фельдмаршала ординарце Безобразове, упомянул, что он за старостью и ленью не мог быть личным свидетелем битвы. Известно, до какой степени император Александр ненавидел всякий низкий поступок. Он утвердил представление князя Кутузова, препроводил к нему шпагу с лаврами и 100 тыс. рублей для Беннигсена и вместе с тем прислал донос его.

Главнокомандующий с изысканной жестокостью отомстил ему. Он призвал к себе Бекнигсена, велел капитану Скобелеву громко читать свое представление, в котором, поздравляя государя со славной победой, он писал, что «поручил войско сей экспедиции маститому вождю, увенчанному лаврами, известному опытностью и распорядительностью, и что он выполнил его предначертание с мужеством и искусством, его отличающими». Чтение кончилось; Кутузов вручил Беннигсену шпагу и 100000 р.; потом приказал читать громко вторую бумагу, им от императора полученную. Беннигсен стоял, как будто гром разразил его, бледнел и краснел. Кутузов, без дальних церемоний, прогнал его из армии. Беннигсен очутился под Малым Ярославцем, распоряжался войсками, как начальник штаба всех действующих армий, бросался в опасности и присылал к фельдмаршалу с рапортами. Эту роль разыгрывал он и под Красным. Наконец, фельдмаршал потерял терпение и с сердцем сказал второму офицеру, к нему присланному: «Скажи своему генералу, что я его не знаю и знать не хочу, и если он пришлет ко мне еще раз, то я велю повесить его посланного!» После такого красноречивого приказания Беннигсен перестал вмешиваться в военные дела, а разъезжал несколько времени за армией волонтером; но это скоро ему наскучило, и он отправился в Петербург.

А. Воейков

ЗНАКИ ОТЛИЧИЯ В РУССКОЙ АРМИИ

Генеральское шитье

Приказом по Военному министерству от 26 января 1808 года было введено специальное шитье в виде золотых дубовых ветвей на воротники и обшлага генеральских мундиров. Такое же шитье помещалось на клапанах обшлагов и на горизонтальных карманных клапанах у заднего поясного шва. При этом оговаривалось, что воротники, обшлага, фалды и подкладка генеральских мундиров выполняются из алого сукна, а сами мундиры, клапана обшлагов и карманные клапана шьются из темно-зеленого сукна, как и большая часть русских военных мундиров. Отличием генеральского чина служили также эполеты, введенные приказом от 17 сентября 1807 года. Они изготовлялись из золотой канители и пряжи на красной суконной основе. Круглые поля эполет оплетались двойным рядом крученого золотого жгута: ряд, идущий по внутреннему обводу эполетного поля, был толщиной около 6,5 мм, а наружный ряд выполнялся из жгута толщиной около 13 мм. По краям эполетных полей свисала бахрома, выполненная из толстого жгута, а края эполетных клапанов обшивались золотым галуном. Такие же эполеты генералы носили на повседневных вицмундирах, а также на полковых мундирах, если были причислены к тем или иным, чаще всего гвардейским, полкам. Мундиры с генеральским шитьем полагалось носить при нахождении в строю, на парадах и смотрах войск. Такое же генеральское шитье, но серебряное, было принято к 1812 году к ношению на мундирах генералов гарнизонной службы и на чекменях генералов Донского казачьего войска.

Офицерские эполеты и репейки

В 1812 году штаб- и обер-офицеры русской армии и флота носили на мундирах эполеты, введенные в 1807 году. Клапана эполет обшивались узким галуном цвета металлического прибора, а поля оплетались двойным рядом витого жгута. Поля эполет офицеров, служивших в артиллерии и пионерных ротах, имели по краям один жгут толщиной около 19 мм, обернутый в металлическую фольгу и тонкую сетку. У штаб-офицеров (майоров, подполковников, полковников) по краям эполет свисала бахрома толщиной 6-6,5 мм. Эполеты офицеров, служивших в гвардии, армейских кавалерийских полках, в квартирмейстерской службе и полевых инженерных командах, были золотыми или серебряными. Эполеты офицеров армейских пехотных полков, пешей и конной артиллерии, пионерных рот имели суконный верх клапанов и полей. Эполеты офицеров полевой артиллерии изготовлялись из красного сукна, галуны и жгуты – золотыми, а на эполетном поле нашивались из золотистого шнурка номер и литера роты. У офицеров пионерных рот галуны, жгуты и шнурок, из которого нашивался номер полка, были серебряными. У офицеров гренадерских полков верх эполет был из красного сукна с золотыми галуном и жгутами, а на полях эполет нашивалась из тонкого шнурка заглавная буква названия полка. В первых полках пехотных дивизий верх эполет выполнялся из красного сукна, во вторых - из белого, в третьих - из желтого, в четвертых — из темно-зеленого с красной выпушкой, и на эпо-летных полях нашивался из золотистого шнурка номер дивизии, в которую входил полк. Репейки на киверах обер-офицеров были из серебряной канители, а у штаб-офицеров расшивались серебристыми блестками.

Знаки на киверах

К 1812 году существовала четкая регламентация знаков, носимых на передней части киверов в гвардейских и армейских полках. В полках гвардейской пехоты – Преображенском, Семеновском, Измайловском, Егерском и Финляндском — на киверах носили знак в виде двуглавого орла с лавровым венком в правой лапе и с факелом и молниями — в левой. На груди орла – щиток с изображением св. Георгия. Эти знаки были введены 16 апреля 1808 года. Такие же знаки были даны и лейб-гвардии Гусарскому полку. В лейб-гвардии Литовском полку знаки были такого же типа, но на щитке вместо св. Георгия был изображен литовский всадник. На киверах гвардейских артиллеристов были знаки в виде гвардейских орлов, под которыми находились скрещенные стволы пушек, а в сформированном 16 февраля 1810 года Гвардейском флотском экипаже орлы на киверах были наложены на скрещенные якоря. 27 декабря 1812 года был сформирован лейб-гвардии Саперный батальон, ему были даны киверные знаки в виде гвардейских орлов, под которыми находились скрещенные топорики. В гренадерских полках киверным знаком служило изображение медной «гренадки (гранаты) о трех огнях». Такие же «гренадки» были на киверах офицеров и нижних чинов минерных рот 1-го и 2-го пионерных полков, но не медные, а из белого металла. В морских полках и у колонновожатых на киверах тоже были «гренадки о трех огнях». В пехотных и егерских полках кивер-ными знаками служили «гренадки об одном огне», из меди у нижних чинов и позолоченные — у офицеров. Офицеры и нижние чины пионерных рот имели на киверах такие же гренадки, но из белого металла, а армейские полевые артиллеристы носили на киверах эмблему в виде скрещенных пушечных стволов.