Откровение огня

Надю бросило в краску. Она опустила голову, мучась, что невозможно спрятать щеки.

— И ты пошла выдавать ему богословское произведение!

— Из названия это неясно, Андрей Алексеевич, — оправдывалась Надя. — И в карточке каталога характер книги не указан.

— Когда ты смотрела карточку — до выдачи или после? — спросил он ее беспощадно.

— После, — призналась она.

— А по нашим правилам, в неясных случаях надо справляться до. — Выдержав паузу. Парамахин смягчился. — Ну ладно, не будем больше о правилах. Теперь другое. Ты завтра работаешь в отделе? Отлично. Сразу после начала рабочего дня я зайду к вам и попрошу Любовь Васильевну дать мне тебя в помощь часа на два. Ты тогда пойдешь в хранение и выпишешь из регистрационных книг, кто и когда заказывал «Откровение огня» со дня его поступления. Пока о случившемся — никому ни слова. И Любовь Васильевна не должна ничего знать.

Парамахин отвернулся от Нади и еще раз пробежал глазами «Замечательную находку», после чего записал себе выходные данные. Возвращая библиотекарше журнал, он распорядился:

— Передай голландцу, что мы займемся выяснением установленных им несоответствий. Скажи, что на это потребуется значительное время. Сообрази сама, что ему еще надо сказать, чтоб он сидел смирно и нам не докучал.

Надя отправилась обратно в зал. На лестнице она столкнулась со своей непосредственной начальницей Любовью Васильевной.

— Ты чего такая красная? — спросила та с обычной бесцеремонностью.

— Красная? — застигнутая врасплох, Надя не знала, что сказать.

— Ну да, красная. Или не чувствуешь?

— Не чувствую, — отнекивалась Надя. — Вам кажется.

— Ну уж конечно! — насмешливо воскликнула начальница.

Надя спустилась на следующую ступеньку и пробормотала:

— Я пошла. Мне в зал надо.

Спускаясь дальше, она услышала за спиной:

— Эх, девка, не в зал тебе надо, а замуж.

Такие подтрунивания шумная, напористая Любовь Васильевна считала в порядке вещей. Надя резко повернулась к ней и отчеканила:

— Я прошу вас больше не говорить, что мне надо. Я это сама знаю.

— Ты чего брыкаешься? Я же с тобой по-матерински, — не теряла добродушия начальница.

— У меня уже есть мать, Любовь Васильевна, — отрезала Надя и направилась в зал. «Ну теперь начнет грызть. Исподтишка», — подумала она с досадой, которую скоро вытеснили мысли об Андрее. Она уже давно называла Парамахина про себя Андреем.

На следующий день, прямо перед обедом, Надя опять была у Парамахина. Он раскрыл блокнотик, который она положила перед ним на его стол, и вопросительно посмотрел на нее.

— Что это значит?

Этот блокнотик он ей дал утром, чтобы она перенесла в него из регистрационных книг все записи, касающиеся «Откровения огня», и даты выдачи рукописи. Блокнотик остался чистым.

— Эту книгу никогда никому не выдавали. — ответила Надя.

— Ты просмотрела все регистрационные книги?

— Все. Начиная со дня поступления рукописи, 3 мая 1938 года, как вы просили.

Парамахин сморщился, словно собирался рассмеяться, но смеха не последовало.

— Невероятно. Просто невероятно. Невозможно поверить, — произнес он в пространство, качая головой, после чего вскочил со стула и прошелся по кабинету.

— Откуда к нам поступило «Откровение огня»? — спросила Надя.

Вопрос Парамахину не понравился.

— Зачем тебе это?

— Интересно, — смутилась Надя.

— Интересно, — повторил он за ней. — Еще интереснее другое: здесь, у нас, лежала совершенно уникальная книга, и никто об этом не знал — ни руководство, ни сотрудники, ни наши древники. В один прекрасный день она пропала — об этом тоже никто не знал. И не знает до сих пор. Просто сюрреализм.

— Никто, за исключением голландца, — вставила Надя.

— А также тебя и меня, — добавил Парамахин. — Голландец и сегодня в зале?

— Сегодня его нет.

— Посмотри, пожалуйста, для меня, когда у него кончается допуск.

— Я уже сама поинтересовалась: 1 июня.

Парамахин сощурился.

— А ты, оказывается, интересуешься всем.

— Когда пропадает редкая рукопись, невозможно остаться равнодушной.

— Невозможно остаться равнодушной, — повторил Парамахин задумчиво. У него была такая привычка — повторять за собеседником слова с собственной интонацией, которая меняла их смысл. — И все-таки я прошу тебя: будь поравнодушней и ничего самостоятельно не предпринимай.

— Вполне возможно, что об «Откровении огня» что-то знает Канин, — с чувством заговорила Надя. — Он работал у нас в тридцатых годах. Вы знаете его память — если когда об «Откровении» был разговор, — он вспомнит. Я могу сама его осторожненько… — Надя не договорила, заметив, как заострился взгляд заведующего.

— Я же сказал, никому ни слова! — жестко сказал Парамахин. — Я хочу сам спокойно выяснить кое-какие обстоятельства. Твое дело — сдерживать голландца.

Савельевский переулок был недалеко от метро Кропоткинская. Он круто спускался к Москве-реке. На его левой стороне, среди низеньких особняков, стоял шестиэтажный дом дореволюционной постройки. Сетки с продуктами, пристроенные за окнами, а также густота звуков и запахов, вывеявывшихся из форточек, обещали грязный лифт, курильщиков на лестничных площадках и несколько звонков у каждой двери. Парамахин остановился у единственного подъезда и достал из кармана бланк справочного бюро, чтобы проконтролировать номер квартиры. Он запомнил его правильно: 19. Здесь жила Аполлония Максимовна Линникова.

Завотделом рукописей поднимался в лифте вместе с тучной угрюмой старухой. Она ехала на тот же этаж. «Уж не Аполлония ли это? — озадачился Парамахин. — Нет, исключено. Этому моржу лет семьдесят, не больше. Она не может быть Линниковой», — решил архивист. Старуха оказалась соседкой Аполлонии Максимовны. Она впустила Парамахина в квартиру и указала ему на дверь в конце коридора.

Внешне Аполлония Максимовна была полной противоположностью своей соседки: маленькая, сухонькая, нервная. Если та походила на моржа, то Линникова напоминала стрекозу. Она сидела за столиком у окна в обществе девушки, которая держала в руках книгу. Гость был ей явно некстати. Когда Парамахин назвался, на лице Аполлонии добавилось напряжения.