Откровение огня

— Не уходи, — повторила Аполлония.

Надя опустилась на стул. Старушка потянулась к ней, и Надя взяла ее руку в свою.

— Отходит, — сообщила через несколько минут Линникова, после чего опять забылась. Она просыпалась на пару мгновений и снова засыпала, удерживая Надю в ожидании. Незаметно для себя Надя задремала на стуле.

Около пяти утра Аполлония разбудила свою посетительницу.

— Хорошо, что ты не ушла. Я забыла, как звать тебя, милая? Надежда, значит. И правда, ты — моя надежда. Я только что говорила с Олей. Они с Аликом забирают меня к себе. Все приготовят и придут за мной. И мне надо приготовиться. Ты должна мне помочь, Надюшенька, просить мне больше некого. Поможешь, милая?

— Оля с Аликом? Кто такой Алик? Куда заберут?

— Ты не спрашивай, милая. Ты просто помоги. Я тебе заплачу — у меня деньги есть на сберкнижке. Сберкнижка на предъявителя. Я скажу, где она лежит. Ты должна получить по ней деньги и купить для меня полотно. Какое полотно и сколько, я скажу. За труды ты получишь, уж я тебя не обижу. Привези мне вместе с полотном оставшиеся деньги, и я тебе заплачу. Ты уж помоги мне, милая, не откажи. Поможешь?

Аполлония глядела на свою «надежду» бездонными глазами. Не получив немедленного согласия, она вцепилась в Надино предплечье и сжала его с неожиданной силой. Надя сморщилась от боли и разжала пальцы старухи. Аполлония не сопротивлялась. В ее расширенных глазах появилась влага.

— Последнее? — спросила она в пространство. По всей видимости, ответа ей не было. Она перевела взгляд на Надю и сказала неуверенно: — Должно быть, последнее.

— Что — последнее?

— Последнее унижение. Такая судьба. Восемьдесят два года несет меня судьба от одного унижения к другому, от одного к другому, от одного к другому… — и она еще долго бы так бормотала, если бы Надя ее не остановила.

— Какое же вам сейчас унижение, Аполлония Максимовна? Никакого унижения нет, напрасно вы так.

— Я свою судьбу давно раскусила, — объявила громко старуха. Внемля знаку Нади говорить тише, она перешла на шепот: — Я раскусила ее в Посаде, под Тамбовом, куда она меня бросила в 1929 году. Меня судьба то туда бросает, то сюда, и куда ни бросит — везде унижения. Знаю ее, и все же оказываюсь застигнутой врасплох. Всегда врасплох. Это оттого, что недомысливаю. Готовиться мне надо было раньше к этому часу, вот в чем дело, милая. Знала, что скоро к детям перебираться, а готовиться как надо не готовилась.

— Где ваши дети?

— Далеко мои дети. Очень далеко. Милая, ты уж войди в положение, помоги мне с полотном. Оля сказала, чтоб я ничего шитого не надевала. Я должна одеться в белое сари. Будь добра, купи мне три метра белого полотна. Батист бы был лучше, но где его найти? А может, поищешь батист, милая? Он иногда появляется. — И Аполлония жалко заморгала.

— Я поищу, поищу, — успокоила ее Надя.

— Сберкнижка лежит в верхнем ящике комода, под газетой. На дне ящика постелена газета. Пошаришь под ней и найдешь.

— Аполлония Максимовна, вы подумайте, зачем вам здесь, в больнице, полотно?

— Ты обещала найти батист, — обиженно поправила ее учительница.

— Ну батист. Зачем он вам здесь? Вам надо выздороветь и вернуться домой, и уже тогда думать о батисте.

— К чему мне возвращаться домой, милая? Дети мои, Оля с Аликом, зайдут за мной сюда. Может быть, уже сегодня зайдут. Ты отправляйся сначала в Дом ткани, прямо к открытию поезжай. Если там не найдешь батист, съезди в ГУМ. Я тебе хорошо заплачу. Сколько ты хочешь?

«Проверну дело сейчас!» — решила Надя. И сказала:

— Деньги я не хочу. Если вы и правда собираетесь уезжать, Аполлония Максимовна, оставьте мне ваши книги.

— Бери, конечно, — сразу же согласилась Линникова. — Все бери, так даже лучше — у меня тогда больше денег останется. Если Оля с Аликом вдруг задержатся, будет что нянечкам дать. Теперь в больницах за так ни судна не подадут, ни воды не принесут. Ничего они теперь за так здесь больше не делают. Какое же унижение, какое унижение… — забормотала опять старуха.

— А антиквариат у вас тоже есть, Аполлония Максимовна?

— Есть, милая, есть. — И учительница назвала несколько французских книг.

— И русский антиквариат имеете?

— Нет, русского нет. Чего нет, того нет.

— Я помню, вы мне говорили об одной старой книге. Она вроде церковного содержания… — осторожно начала Надя.

— Ничего я тебе подобного не говорила! — чеканно произнесла Аполлония, и ее глаза, сузившись, поумнели. — Откуда ты это взяла?

— Говорили, говорили, я хорошо помню, — убеждала взъерошившуюся старуху Надя.

— И я хорошо помню! — отрезала Аполлония. — Это он тебя послал?

— Кто?

— Начальник из АКИПа. Может, и ты там работаешь? Господи, как же я сразу не поняла! Это он тебе сказал! Больше некому.

Надя почувствовала, что попалась, и сдалась.

— Аполлония Максимовна, я вам все расскажу по-честному, если вы пообещаете не сердиться.

Немигающие глаза старухи продолжали ее буравить с тем же ожесточением.

— Какая подлость! — воскликнула она. — Господи, какая же мерзкая подлость! Вы здесь сидите, чтобы опять выманить у меня эту книгу?!

— Вы имеете в виду — «Откровение огня»? — спросила Надя, не узнавая собственного голоса, и замерла, вся превратившись в слух.

— Да, «Откровение огня», — размеренно произнесла Аполлония, и в ее взгляде добавилось ненависти. — Какая подлость, — повторила она и закрыла глаза.

— Аполлония Максимовна, — начала Надя, — зачем вы так? Никто из нас, ни я, ни Андрей Алексеевич, не собирается вас обманывать. «Откровение огня» ведь принадлежит АКИПу, и единственное, что мы хотим, — это вернуть его на место. Чтобы с ним можно было работать. Чтобы наша культура не потеряла этот редчайший памятник…

Линникова открыла глаза и отчужденно взглянула на Надю.

— Этот, как вы говорите, «памятник», ваш архив подло отобрал у меня в 1938 году. Я предложила АКИПу купить у меня рукопись, такие обстоятельства были. Меня принял замдиректора. Он попросил дать книгу ему в руки, чтобы посмотреть, — и конфисковал. А потом еще и донес на меня. Я восемнадцать лет провела в лагерях! Вон отсюда!

— Аполлония Максимовна, подождите…

— Вон! — повторила ослабевшим голосом старуха и стала задыхаться.