Откровение огня

— Я бы не стал так сразу называть эту рукопись необычной. Ее никто не видел. Что вы ожидаете от этой книги?

— Ну, ожидать можно разное, — уклончиво ответил я.

— Разное, — повторил он за мной. — Неужели вы верите, что кто-то из монахов захолустного монастыря под Рязанью, человек с минимальным образованием, обязанный во всем следовать правилам, мог написать что-то из ряда вон выходящее? Такого еще не было.

Профессор Глоун, который преподавал древнерусскую литературу в Амстердамском университете, в таких случаях говорил: «Мы можем судить не о тех книгах, что были, а о тех, что уцелели. Что пропало — мы знать не можем». Я не стал возражать Парамахину. Я перевел разговор на более интересное.

— Вы сказали, что «Откровение» в АКИПе никому не выдавали. Меня это поражает не меньше, чем его пропажа.

— Ну уж в этом нет ничего поразительного. Посетителей у нас мало, и рукописей, с которыми еще никто не работал, хватает.

— Была ли составлена хотя бы краткая опись пропавшей книги при ее поступлении в АКИП?

— К сожалению, нет.

— По недоразумению? — не без коварства поинтересовался я.

— По объективной причине, — ответил Парамахин. — У нас маленький штат и потому часть наших рукописей только зарегистрирована.

— Так можно не заметить раритеты.

Правый угол рта у Парамахина пополз вверх, глаза блеснули — так он улыбался.

— Извините, я не верю в чудеса, — сказал он.

— Кстати, о чудесах. Когда-то их было больше чем достаточно, — заметил я и пересказал вкратце прочитанное у Сизова. Эффект был сильнее, чем я ожидал: ирония у Парамахина пропала. Он не сразу заметил, что выдал себя. Когда же он спохватился, было поздно: я уже знал цену его невозмутимости.

— Черт возьми, — сказал он и состроил гримасу, чтобы скрыть растерянность. — В каком номере «Любителя древности», вы говорите, опубликована статья Сизова? — Я назвал выходные данные. — Вы не могли бы мне сказать, кому вы уже сообщили о следе «Откровения огня» в АКИПе? — спросил затем он. Гальчиков был все еще единственным человеком, с кем я говорил о кенергийской истории. Когда я назвал своего знакомца из Московской патриархии, лицо Парамахина заметно напряглось. — Вот оно что, — сорвалось у него с языка.

— Это имеет для вас неприятные последствия?

— Ну что вы! — усмехнулся он. — Какие могут быть тут последствия! Что теперь, в наше время, Московская патриархия? — Он посмотрел на меня проникновенно и попросил еще раз: — Не говорите пока, пожалуйста, больше никому — вообще никому, — что обнаружили у нас в АКИПе «Откровение огня». В интересах следствия, так сказать, — добавил он со своей кривой улыбкой. — Вы ведь тоже заинтересованы в его успехе, не правда ли? Дайте мне месяц спокойно проверить кое-какие предположения. Я вам сообщу в конце апреля, оправдались они или нет.

Что бы ни происходило, диссертация должна была быть написана. Последующие дни я посвятил ей. Захарьина пустынь, однако, не выходила у меня из головы. Особенно меня занимала личность Евлария. Кто же все-таки был этот человек? В житии он выглядел отрешенным аскетом, жившим в тени Захария. Народное предание представляло его воплощенным ангелом, монастырская легенда — богоугодником с особой миссией. Так же, противореча друг другу, источники, эти три кривых зеркала, характеризовали Захария и Константина. А отношения отцов друг с другом? Неужели внутри треугольника Евларий — Захарий — Константин совершенно отсутствовало поле напряжения? И почему была такая тишь да гладь вокруг него? И так это продолжалось 300 лет, вплоть до гибели монастыря в конце XVIII века. Тайны, избрание их хранителей, ожидания, умалчивания, догадки, предчувствия — все это обещало непрекращающиеся драматические коллизии, в действительности же их было мало, поразительно мало. В какой-то момент я наконец понял, что представляю себе драматизм не там, где он больше всего разыгрывался: если где по-настоящему и бурлило, то это было в душах. Тогда я снова приложил друг к другу три кривых зеркала и увидел события в новом свете.

ЕВЛАРИЙ

Колокол звал к вечерне. Отец Захарий шел в храм и думал о брате Иакове. Совсем плох стал бедняга, не сегодня-завтра первая могила появится в Захарьиной пустыни. Тут игумен услышал за спиной чих. Обернулся: Колян. «Окаянный!» — ругнулся про себя отец Захарий и остановился.

Колян как ни в чем не бывало поравнялся с игуменом и опять чихнул. Неотесанный, он не поклонился, не попросил благословения, а с бухты-барахты брякнул:

— Застудился я, видать, без солнца.

Такого бесстыдства отец Захарий уже не выдержал.

— Прикуси язык, охальник. Да как ты осме…

— Прошли мои сорок дней, — оборвал игумена на полуслове Колян, глядя на него как ровня. Хоть бы из хитрости потупился.

«Не будет в нем толку, уж точно не будет», — сокрушился в душе отец Захарий. Не было раскаяния у Коляна и тогда, когда игумен корил его за вылазку к затворникам. Не заметно оно было и теперь. Не исправили непутевого сорок дней молитв в келье Макария, наложенные игуменом, На самого Макария, повинившегося в содеянном, отец Захарий наложил другую эпитимию — ходить за братом Иаковом.

— Сороковой день еще не кончился! — выговорил послушнику отец Захарий и тотчас был ошарашен новой дерзостью Коляна:

— Ты меня, отец, затворил перед вечерней, а считаешь со следующего утра. Вечер должен быть тоже зачтен.

«Все. Вон его. Пусть отец его сам отесывает», — решил Захарий, но только открыл рот, как увидел иеромонаха Константина: тот вышел на дорогу с боковой тропинки.

— Опять! — выдохнул игумен. Колян обернулся и стал смотреть вместе с отцом Захарием на приближавшегося келейника отца Евлария. Иеромонах шел, опустив глаза, и не поднял их, когда поравнялся с игуменом. Дорога была узкой, и отец Захарий посторонился, давая ему пройти, Колян же и не двинулся. Отец Константин смиренно обошел послушника и продолжил свой путь — он тоже направлялся в храм.

Игумен, забыв о Коляне, последовал за иеромонахом. Послушник остался один. Он зажал рот рукой и присел на корточках, чтобы сдержать крик, рвавшийся из горла. Что-то происходило между ним и отцом Константином, и от этого хотелось буйствовать. Он знал этот горячий, щекочущий вихрь в груди, но в этот раз сумятицу перерезал голос, гулко, но отчетливо прозвучавший у него в углах: «Буйствовать нельзя!» Колян зажал уши и замер. Когда благовест умолк, он поднялся и побежал в церковь.

Под конец вечерни иноки помолились сообща за брата Иакова, и отец Захарий сказал:

— Иду причащать страдальца. В помощь беру… — и, оглядев монахов, игумен упер взгляд в того, кто стоял у дверей, после чего произнес: — отца Константина.

Все обернулись на недавнего затворника. Тот же стоял, потупив взор, словно ничего не слышал.

Братья потянулись к выходу. Отец Захарий, оставаясь у алтаря, следил за иеромонахом. Послушается он или уйдет отрешенно, как вчера? Отец Константин оставался стоять, как стоял. Еще одна фигура застыла на своем месте: Колян. И его отец Захарий держал в поле зрения, досадуя, что забыл отослать обратно в келью вредного мальца. Что теперь надумал этот непутевый?

Когда вышел последний из братьев, двинул к выходу и Колян. Приблизившись к отцу Константину, он остановился и вперился в инока, требуя его внимания. Тот же на дерзость никак не отвечал. Юнец упорствовал, пока не услышал подходившего отца Захария. Когда игумен был в двух шагах от него, послушник выскочил из церкви.

Отец Захарий открыл дверь и попридержал ее для отца Константина. Тот не заставил себя ждать. Молча пошли они к келье Иакова — Захарий впереди, Константин за ним, глядя в землю.