Открой свое сердце
Шрифт:
У двери уже стоял папа. Иван Иванович, по своему шоферскому обычаю, толкал длинную и связную речь. Он, как мог, убеждал дочку в том, что это все пустяки, что не стоит набор хрустальных стаканов того, чтобы о нем так горевать.
— Мы с матерью, Наталья, ты слышишь меня, первое время пили из железных кружек. И вот, посмотри на наш дом. Не дом — полная чаша… Наталья, слышь. Ты там не бузи, выходи, посмеемся все — и дальше… Это… За свадебку.
— Доча! — Наташка услышала мамин голос и вздрогнула. — Может, ты платьишко залила? Ты не волнуйся, красавица наша, не переживай. Пока пятно свеженькое, мы его отмоем. А ты другое платьишко надень. Ты и так хороша, принцессочка наша.
— Да вы ее не грузите, пусть
— И то правильно, — согласилась мама. Старшая дочь была самая умная в семье, самая рассудительная. Вот уже и заграницу всю облетела. — И то правильно. Ты ее, доча, успокой, скажи ей, пусть за платье не переживает. У нас в магазине такое висит. Оно, правда, на манекене, последнее. Но мы с отцом уж постараемся. Мы ей это платье прямо с манекеном купим. — Мама говорила все это старшей дочери, но нарочито громко, так, чтобы все гости могли убедиться: у них здесь для младшенькой ничего не пожалеют. Правильный выбор ихний отпрыск сделал, не прогадал с невестой.
— Иди, иди, мам… Ната, открой, — сестра стукнула три раза. Так в детстве они стучались друг к другу в комнаты. И всегда открывали. Это был сигнал, символ сестринского единства и полного доверия. Ната любила сестру. Обожала просто. И сестра любила Нату. По праву старшинства она рассказывала ей всякие недозволенные для детского слуха истории. Рассказывала все, до мелочей, и Ната благодарно хранила тайны. Приобщенная ко взрослым проблемам, как ей казалось, она и сама была взрослее и самостоятельнее. В свою очередь, когда у нее появился Митя, Ната поверяла сестре интимные девичьи тайны и зачастую руководствовалась ее указаниями.
Ната открыла дверь.
— Ну ты дае-ешь, — протянула сестра. — Ну, подумаешь, фужеры. Подумаешь, разбились. Разбились и разбились…
— Да что вы, как попугаи! — не выдержала Наташа и вскочила с места. — Фужеры разбились, фужеры разбились! Ты-то хоть понимаешь? Ты же всегда меня понимала! Не фужеры разбились — жизнь разбилась!
— Какая жизнь, дурочка, — раздался из-за двери Митькин голос, и дверь распахнулась настежь. — Какая жизнь? Ты думай, че говоришь? Не хочешь замуж за меня, так и скажи, а то предлог нашла. Увязала в одно. Фужеры — жизнь. Что ты тут концерт по заявкам закатила?!
— О! Ты смотри, он еще, оказывается, орать умеет, — Наташка привстала с края кровати и удивленно вытаращилась на жениха. — Ты чего тут, еще не муж пока.
— Тише, тише. Ну, я вас прошу, тише, — пыталась их успокоить сестра, но было уже поздно — возле дверного проема в полном сборе, словно немая сцена из «Ревизора», стояли родители молодых. Иван Иванович и отец Митьки уже маленько выпили и отличались от женщин теплым светом из поплывших глазок. Женщины же были напряжены и готовы вот-вот сорваться.
— Иди отсюда! Никто тебя не звал! Проваливай, кому сказано! — Наташка разошлась, и остановить ее было так же невозможно, как заговорить стихийное бедствие. — Тебе сказали?!
— Наталья, — Митькина мама держала на лице маску оскорбленной невинности. Она тоже едва сдерживала себя от негодования, и если бы ее сейчас тронули, взвилась бы гремучей змеей, затрещала крыльями, засвистела бы. Но ее никто не трогал, и это было обиднее всего. На нее вообще никто не обращал внимания. Даже собственный муж, не то чтобы сын, а уж тем более эта истеричка. Ну и дал Бог невестку! Пропади оно все пропадом! Митькина мать схватила Митьку за шиворот и поволокла к двери.
— Сень! Одевайся, — приказала она мужу, и тот, виновато оглядываясь на Ивана Ивановича, покорился жене. Видимо, уж такой порядок был в их семье.
Митька с родителями ушел. Сговор не состоялся.
Еда на столе стояла почти нетронутой, только открытые бутылки «Столичной» свидетельствовали о том, что в этом доме намечался какой-то праздник. Что он уже даже почти начался, готов был закипеть и выплеснуться на улицу. Его лишь нужно было подогреть маленечко. Но неожиданно кто-то закрутил вентиль и прекратил подачу горючего. В доме словно погас свет. Свет погас — ни почитать, ни посмотреть телевизор, ни поиграть в карты. Темно и тихо. Мама вздыхает и молча бросает полные укоризны взгляды на дочь. Отец бульками отсчитывает количество выпитого спиртного. Наташа убирает со стола, но, судя по всему, произошедшее даже несколько успокоило ее. Вселило какую-то гармонию в душу. Будто она стояла перед мучительным выбором, а теперь все разрешилось само собой. Кто-то взял и решил за нее трудную задачку, а она лишь ответ списала.— А может, ты и права, — пожала плечами сестра. — Может быть, все к этому и шло.
— К черту все шло! — Отец оторвал затуманенный взгляд от бутылки и чокнулся с ней неловкой рукой. Бутылка упала, но водки в ней оставалась самая малость. Капелька на донышке. — Нехорошо получилось. Люди к нам по-людски, а мы как-то… А? — грозно рыкнул он и опрокинул стопку. Глаза его забегали и остановились на порезанном аккуратными кругляшками соленом огурчике. Он сгреб этот огурчик горстью и, подняв лицо вверх, широко открыл рот, словно голодный птенец кукушки в чужом гнезде. Из горсти он всыпал туда ломтики огурца и неприятно зачавкал. Кадык торопливо заходил по горлу, потом с громким звуком огурец шлепнулся в желудок. Конечно же, звук был иного происхождения, глотательные движения отца в пьяном состоянии всегда сопровождались таким, но Натке показалось, что это огурец шлепнулся в желудок. Ей стало неприятно, и она отвернулась от отца. Глаза ее наткнулись на опущенные плечи сестры.
— Чует мое сердце, неспроста фужеры лопнули. Поймите меня… — Наташка взмолилась и даже поднесла к груди сложенные лодочкой ладони. — Неспроста…
— Ну и не выходила бы. Посидели бы, попили. Часто такое случается. Две приличные семьи собрались в приличном доме…
— Мам! Ты себя-то хоть послушай, что ты такое говоришь? Посидели бы, попили бы! Зачем? Кому врать?
— Ты не передергивай. — Мать посмотрела на Наташу. — Что-то финтишь ты мне. Не фужеры виноваты… Не-е-ет… Что-то у вас с Митькой произошло.
— Когда произошло? — сестра вступилась за Наташку. — Ты же их видела до того. Как голубочки. Оставь ее, мать. Посмотрим, если любит, прибежит. А не любит, так пусть — колбаской по Малой Спасской.
— Выпороть вас надо, — буркнул отец, тяжело встал из-за стола и ушел к себе. Натужно взвыл диван, и через пару секунд раздался заунывный булькающий и громкий храп отца.
— Он бы, может, и прибег, да кто ж его теперь сюда пустит? — Мать тоже поднялась и ушла в комнату к отцу. Диван снова скрипнул. Потом скрипел часто, с интервалом в десять-пятнадцать минут. Мать ворочалась, вздыхала и никак не могла уснуть.
Митька пришел. Пришел он даже раньше, чем следовало ожидать. К семи утра он уже стоял у двери с большим букетом цветов и тортом, перетянутым серой тонкой бумажной ниткой. Мать захлопотала вокруг стола, отец достал бутылку вина, с радостью готовый опохмелиться после вчерашнего перепоя в гордом одиночестве. Компания ему была как раз кстати. На столе появились стаканчики и закуска. Митька ждал, когда выйдет Наташа и они смогут объясниться. Но вместо Наташи вышла ее сестра и сказала, что Ната не желает его видеть. Митька выпил и ушел. Ната сходила с ума. Каждый день она видела Митьку на заводе, они работали в одном КБ, несколько раз пили вместе кофе и обедали за одним столом. Ната уже почти сдалась и оттаяла. Случай разнесся по всему городу и вызвал бурную реакцию горожан. На Наташу чуть пальцем не показывали.