Отравленная маска
Шрифт:
«Ну и что? – думала Амалия. – Дальше что, милостивый государь?»
А милостивый государь все расспрашивал ее, что она думает о чрезвычайно модной ныне свободной любви, в защиту которой высказывается так много людей, лишенных предрассудков.
Амалия ненавидела, когда ее пытались вогнать в краску. Кстати сказать, о свободной любви ее драгоценная матушка, наделенная необыкновенно здравым смыслом, высказывалась так:
– Запомни, моя дорогая: никакой свободы в любви не бывает!
В самом деле, не зря же поэты на все лады величают любовь «пленом», «рабством» и «неволей нежной», не забывая, впрочем, прибавить, что она «свободы сладостной милее и дороже» и что они, поэты, ни
– Ах, Амалия Константиновна, – вздыхал он, нежно прижимая к себе руку девушки, – вы – чистый бриллиант, и подумать только, никто этого не ценит!
«Однако, – думала Амалия, не переставая улыбаться. – А вы, сударь, тонкая бестия, как говорит мой дядюшка Казимир… очень тонкая… а по виду даже не скажешь…»
– Такая девушка, как вы, – гнул свое журналист, – могла бы составить счастье любого! И даже вашего покорного слуги.
– В самом деле? – пролепетал бриллиант (чистейшей воды), глядя на журналиста карими признательными глазами, в глубине которых нет-нет да вспыхивали золотые искорки. – Каким же образом?
Емеля-пустомеля вновь пустился в подробные объяснения. Любовь, мол, есть союз двух сердец, основанный на взаимном влечении, и ей ни к чему гадкие брачные узы, которые все только портят. Свадьба, дескать, всего-навсего веселое предисловие к роману ужасов, каким является любая семейная жизнь, в то время как любовь…
– Ах, Эмиль, – проворковала Амалия, – я начинаю вас бояться! Вы столько всего знаете о браке и семейной жизни… Наверное, у вас было больше жен, чем у Синей Бороды!
– Я, собственно, еще не был женат, – пробормотал сбитый с толку журналист.
– Ну надо же! – воскликнула Амалия. – Вы так уверенно об этом рассуждали… Я-то поверила, что вы настоящий знаток! Как же вы меня разочаровали!
– Неслыханно! – кипятился Емеля после этого разговора. – Просто неслыханно! А я-то верил, она приличная барышня!
Верить-то, может, и верил, да надеялся, видно, на обратное…
Амалия танцевала весь вечер – с Орестом, Гришей, Зимородковым, Митей, с хозяином бала, с художником и графом Евгением. Она чувствовала себя в ударе, ей было хорошо, как никогда. Обруч, сжимавший ей сердце в последние дни, распался и больше не давал знать о себе. Нет никакого одержимого, господа, не было никаких отравлений, никаких покушений! Все – вздор, вздор, вздор! Есть только музыка, и я, и танец…
– Elle est tr`es jolie [50] , – сказала Изабелла Олонецкая Карелину, глядя на кружащуюся в вальсе Амалию.
– Oh, oui [51] , – согласился тот.
Через два дня Емелю проводили на вокзал в Николаевске. Саша Зимородков должен был уехать через полторы недели.
– Все нас покидают, – жаловалась Муся.
За обедом в Ясеневе собралась привычная компания. Кроме девушек, были Митя-литератор, Гриша, Никита, граф Евгений, Орест, Алеша Ромашкин и следователь, который после памятного поражения стал еще молчаливее, чем обычно. Помимо них, за столом присутствовал важный Иван Петрович Орлов, отец Муси, художник Митрофанов, недавно окончательно завершивший портрет, доктор Телегин и судебный следователь фон Борн. Это был бесцветный молодой человек со светлыми, слегка рыжеватыми волосами, такими же усами и белесыми ресницами.
50
Она очень мила (франц.).
51
О,
да (франц.).– Ну, Федор Иванович, – спросил у него Орлов, – что новенького у нас в уезде?
Фон Борн задумчиво сощурился. Правая его рука механически катала по столу хлебные шарики.
– Да ничего особенного, Иван Петрович, – ответил он. – На прошлой неделе в трактире была драка, еле разняли. Хорошо хоть, без кровопролития обошлось. Да Ваське-браконьеру кто-то недавно бока намял.
Невольно Амалия насторожилась.
– Кто? – заинтересовался Орлов.
– А он и сам не знает. Спьяну поругался с кем-то.
– А в Амалию недавно стреляли, – неожиданно выпалила Муся.
– Муся! – вскинулась девушка.
– Как это – стреляли? – удивился фон Борн. – Это что, шутка?
Амалия, краснея и путаясь, объяснила, что с ней случилось на охоте. Она уговорилась с Орестом и Евгением, что они будут молчать о происшедшем, но, очевидно, не существовало такой тайны, которую любознательная барышня Орлова не смогла бы выведать.
– Это же подсудное дело! – воскликнул Орлов.
Фон Берн, хмуря брови, о чем-то задумался.
– Говорите, тот человек был на вороной лошади? Странно.
– А что тут странного? – спросил Алеша Ромашкин. – Действительно, я помню, у Василия есть такая лошадь.
– Да, но он никогда не ездит на ней браконьерствовать, – пояснил фон Борн. – В лес он ходит только на своих двоих. Да и потом, зачем ему эта кляча? В его деле от нее больше вреда, чем пользы. Вот когда он собирается в Николаевск, тогда он на нее садится. А в лес – нет.
– Может, он решил изменить своим привычкам? – предположил Митрофанов со слабой улыбкой.
– Может быть, – ответил фон Борн. Но в его тоне не чувствовалось убежденности.
– Он или не он, Васька все равно не признается, – прогудел до того молчавший доктор Телегин. – Я хорошо знаю этого прохвоста. Жену его жаль, хорошая была женщина, работящая. Не стоило ей связываться с этим каторжником, прости господи.
– Вы ведь ее лечили, кажется? – заинтересовался Митя. – От чего она умерла?
– От жизни, – коротко ответил доктор, и разговор перешел на другую тему.
– Ты ведь на меня не сердишься? – умоляюще спросила Муся у Амалии, когда обед подошел к концу.
– Нет. А откуда ты узнала про тот выстрел?
Муся покраснела.
– Ну, я случайно услышала разговор кузена и Евгения… Нет, ты правда на меня не сердишься?
Было ясно, что она подслушивала, но Амалия решила не заострять на этом внимания.
– Я на тебя не сержусь, – повторила она.
– Вот здорово! – обрадовалась Муся. – Пойдем тогда купаться, пока никого нет? Я умираю от жары!
– И Дашу захватим с собой, а то ей скучно, – сказала Амалия.
Даша в последнее время хандрила – объект ее воздыханий, земский врач, нашел себе невесту в Николаевске и все реже показывался в Ясеневе.
– Конечно, возьмем! – воскликнула Муся.
Через полчаса три девушки вышли из дома и зашагали по направлению к купальне, которую Иван Петрович несколько лет назад выстроил на берегу Стрелки.
В высокой траве звенели кузнечики. Большая стрекоза с прозрачными крылышками зависла в воздухе над сладко пахнущим клевером, потом скользнула куда-то ввысь и вбок и растворилась в солнечном свете. Сенбернар Булька бежал впереди по дорожке. Когда он чересчур уж опережал девушек, то останавливался и терпеливо ждал, пока они нагонят него. Это был умный, спокойный пес, и Амалия не могла припомнить случая, чтобы Булька вдруг принялся лаять. Сенбернар подбежал к ней, и она потрепала его по голове.