Отравленная маска

Амалия вздрогнула. Следователь с гадливостью смотрел на раненого, кусая губы.

– До суда? Какого суда, Саша?

Зимородков удивленно вскинул на нее глаза.

– Но ведь он – одержимый, Амалия Константиновна! Неужели вы не поняли этого?

Амалия медленно покачала головой.

– Нет, – тихо ответила она. – Это вы так ничего и не поняли, Саша. Женя просто хотел меня защитить. Но не смог. – Она протянула руку и закрыла Оресту глаза. И тогда… тогда Зимородков пожалел, что он не умеет плакать.

Глава 28

На Ясенево опустилась тьма.

Никто толком не понимал, что происходит. Знали, что в оранжерее встретились три человека, после чего один из них оказался убит, другой – тяжело ранен, а третья, едва добравшись до своей комнаты, заперлась и отказалась отвечать на какие бы то ни было вопросы. Знали, что первый и второй не так давно дрались на дуэли, знали, что в тот же день не то из Москвы, не то из Петербурга в Ясенево спешно примчался следователь, пользующийся особым расположением самого князя К. Знали, что дело пахнет крупным скандалом, – ведь убитый был аристократом и принадлежал к одной из самых влиятельных семей империи. И все томились, ожидая чего-то крупного, угрожающего и невероятного.

Едва ли не больше всех томился, страдал и паниковал почтенный Иван Петрович Орлов, так что его дочери пришлось выслушать немало нелицеприятных слов по поводу их гостьи. Он кричал, что Амалия принесла в их дом несчастье, что они скоро разорятся и пойдут по миру, что никто не пожелает с ними знаться, они погибнут окончательно и бесповоротно, а Муся из-за этой истории никогда не найдет себе жениха. После чего Орлов обыкновенно падал в кресло, опрокидывал рюмочку коньяка или английской горькой, хватался за сердце и сетовал на жизнь, которая поставила его в такое немыслимое, нелепое и дикое положение.

Но прошел день, затем другой, а никакого скандала не было видно, словно убит был не князь и кавалергард, а какой-нибудь, прости господи, булочник. В доме сновали посторонние люди – чиновник особых поручений, присланный тверским губернатором, человек, прибывший от самого князя К., какие-то врачи, которые пытались спасти жизнь Евгению Полонскому, лежавшему при смерти, но все было тихо и пристойно. И когда прибывший на место фон Борна новый следователь Заболотин заикнулся о том, что неплохо было бы разобраться в том, что же, собственно, произошло в оранжерее, ему недвусмысленно дали понять, что его это не касается. Орлов решил, всем должен заняться Зимородков, с которым тверской чиновник и посланец князя К. обращались чрезвычайно уважительно, и воспрянул духом. Он перестал бранить дочь, объявил Сашу своим благодетелем и только по старой памяти продолжал пить коньяк.

Итак, Орлов почти успокоился, чего отнюдь нельзя было сказать о его дочери. Муся извелась, пытаясь найти хоть какое-нибудь рациональное объяснение происшедшему. В конце концов она решила, что Евгений из ревности убил Ореста, после чего Амалия в отместку выстрелила в него. Если все так, то понятно, по крайней мере, отчего Амалия теперь сидела в своей комнате и не хотела никого видеть, а кроме того, делались понятными те усилия, которые предпринимали власти, чтобы замять случившуюся некрасивую историю. Муся очень хотела выразить подруге свое сочувствие, но не знала, как это сделать. Наконец, набравшись смелости, она все-таки решилась постучаться к Амалии. Открыла Даша, у которой были заплаканные глаза.

– Я могу поговорить с ней? – шепотом спросила Муся.

Даша заколебалась.

– Попробуйте, – тоже шепотом ответила она. – Только не упоминайте о том, что произошло… там. Она сразу же начинает кричать и гонит прочь.

Войдя в комнату, Муся увидела Амалию, которая, вытянувшись по диагонали, лежала на кровати, закинув одну руку за голову. На подругу она едва взглянула.

– Здравствуй, – пробормотала Муся, чувствуя себя крайне неловко. – Вот, зашла тебя проведать.

Амалия кинула на нее безразличный взгляд и отвернулась.

– Ты как? – осторожно спросила Муся, присаживаясь на край кровати. И тотчас пожалела о своем вопросе.

– Не видишь? – сухо отозвалась Амалия, глядя в окно.

Она выглядела поблекшей и измученной. И старой, с ужасом поняла Муся. Под глазами у подруги лежали черные круги, рот сжался и словно запал, черты лица заострились. Амалия подняла руку, чтобы убрать с лица непокорные прядки волос, которые постоянно выбивались из прически.

– Как Евгений? – мрачно спросила она, все еще не глядя на Мусю.

Руки Муси, лежавшие на коленях, дрогнули.

– Телегин говорит… говорит, что ему повезет, если он умрет. Пуля задела позвоночник… Если он выживет, то на всю жизнь останется парализованным.

– Вот оно, значит, как… – почти беззвучно проговорила Амалия.

Она отвернулась, и до Муси долетели сдавленные рыдания. Амалия плакала в подушку.

– Боже мой! – забормотала Муся, теряясь. – Что же это, Амалия… Ну пожалуйста, не плачь!

– Ты не понимаешь… – рыдала Амалия. – Я одна во всем виновата!

«А-ах! – гулко сказал кто-то в голове Муси. – Значит, все-таки правда!»

– Скажи мне… это ты… – нерешительно начала она. Амалия оторвала голову от залитой слезами подушки и вопросительно взглянула на нее. – Это ты стреляла в Евгения? – набравшись духу, спросила Муся.

– Ты с ума сошла? – в негодовании вскинулась Амалия. – Я бы никогда не смогла выстрелить в человека!

Муся озадаченно сморгнула. По интонациям Амалии, по ее лицу она видела, что та не лжет.

– Но как же… – пробормотала она и прикусила губу. – Ведь Евгений же убил Ореста, разве не так?

Амалия отвернулась.

– Ореста никто не убивал, – резко ответила она. – Уходи. Я не хочу больше говорить об этом.

Муся медленно поднялась с места и шагнула к дверям.

– Да, я же хотела сказать тебе… – Она заколебалась. – Кузен… Его будут отпевать завтра. А потом повезут в Петербург. – На глазах у нее выступили слезы. – Там его и похоронят. Господи, ну почему, почему все так сложилось?

Амалия мгновение подумала и вытерла мокрые щеки.

– Скажи, а я… смогу присутствовать на похоронах?

– Да, – пробормотала Муся. – Конечно… Вы же с ним были… почти помолвлены…

В дверь постучали. Вошла Даша, держа в руках какой-то листок.

– Вот, Амалия Константиновна… Телеграмма…

Амалия села на постели, взяла телеграмму и прочитала ее. «Амалии Тамариной. Немедленно уезжайте. Ни в коем случае не встречайтесь с графом…»

– Поздно, – устало сказала она, комкая листок и роняя его на пол. – Слишком поздно.

* * *

И был кадильный дым, и протяжные голоса певчих, тающие под куполом церкви. И было прекрасное застывшее лицо в гробу, которое навсегда уходило от нее. И уже ничего нельзя было вернуть.