Отрочество 2

– Шаман, однако, – согласился я братом, смутно понимая, што папаша, как истинный степняк, сидючи на козлах, слился с вельдом в этаком…

«– Медитативном трансе»

… ага, трансе. Ну и опыт, не без того! Чуть иначе брякнуло где, замешкалась лошадь, переступив иньше ногами, фыркнул бык, как многоопытному скотоводу как картинка перед глазами. Похожее, но сильно послабже, могу и практикую в лесу и на Хитровке… н-да… Но выглядит крутёшенько, не поспоришь. Такая себе обыденная мистика, густо замешанная на опыте.

– Думаешь, действительно шаман? – брата ажно распёрло от любопытства и предвкушения интересного.

– Ну… – сняв шляпу, и обмахиваясь, почесал немытую, в бурских традициях, голову, – всё могёт быть! Он может и сам так не считать, объясняя это Божьей Благодатью, а на деле – ду-ухи!

Последние слова я провыл ему в лицо, вытаращив для антуражности глаза, пуча их самым старательным образом.

– Ух! – Санька от восторга завальсировал лошадью, заставив её провернуться кругом. С годик назад он был изрядно суеверней, а сейчас, повертевшись в своих художницких кругах, как так и надо! А то! После спиритизмов со столоверчениями лёгкий флер возможного шаманизма никак не испугает.

Период у нас сейчас такой, богоискательский и любопытственный. С бурами о том разговоров не ведём, но считаю, што есть што-то этакое в анимизме[i], да и тенгрианство[ii] очень даже и да… интересненько. Вообще – интересно о таком читать, о различиях.

Когда путешествуешь вот этак по просторам Африки, далёкий от батюшек и добровольно-принудительных походов в церкву, мысли в голову приходят порой весьма вольнодумные. Да собственно, тут важнее не африканская действительность вокруг, а отсутствие батюшек, с законами о защите православия.

Бы-ыстро шаблон трескается! Сперва на Священное Писание иньше смотришь – без постоянного-то долбёжа, на ветви древа христианского, а потом и вовсе – сам думать начинаешь. Своей головой, не заёмной.

И это я даже не о себе с Санькой, а о здешних русских. Вроде бы все православные, разговаривать начинаешь, такой ой всплывает…

– Батюшку сюда хорошего, из старообрядцев, – озвучил я всхрапнувшей лошади всплывшую было мысль, и задумался было, а на хрена?

«– А просто!»

Хм… а почему бы и не да? Чем дольше я обдумывал эту мысль, тем более привлекательной она мне казалась. Такая себе диверсия против долгогривых – ответочка, значица… За всё хорошее. Мишке, опять же, приятно будет.

Да и здешним русским, из тех кто остаться решит, проще будет русскость сохранить, не расплёскиваясь по кальвинизму, но без этой… идеологической подоплёки. Жандармской. Русские будут, а царёныши – мимо! Хе-хе! Хрен им, а не Африка. Перетопчутся.

Короткий посвист для привлечения внимания, и Дирк, наш новоявленный старший брат, молодая копия папаши, только што не обросший бородой, подняв руку над головой, выразительно крутанул влево. В некоторых сомнениях – правильно ли поняли жест, поскакали туда, объезжая стадо, и оттеснили дурных бычков от зарослей, в которых могли таиться хищники.

Дрессируют нас жостко, без всякого снисхождения на временность акции, но обиды на то никакой, а напротив – полное пониманье и единенье! Потому как народ здесь глазастый, и малейшее несоответствие заявленным ролям, и…

Не в форме потому што, под личиной и такое всё… Не факт, што спасёт наш рапорт о зачислении в ряды, и пусть негромкая, но всё-таки… не слава, но известность. Попадётся озлобленный служака, и всё, станцуем с конопляной тётушкой!

Дурнинные мысли отогнал подъехавший Корнелиус, жизнерадостный, как школьник на выпускном. Всё-то ему приключение, всё-то р-романтика!

– Настоящими бурами становитесь, – похвалил он снисходительно, явственно пересиливая себя.

– Настоящими нам никогда не стать, – легкомысленно отмахнулся Санька.

– Настоящими нам никогда не стать, – повторил Корнелиус, чётко проговаривая слова как должно. Санька повторил, а вслед за ним, под требовательным взглядом бура, и я. Потом, снова и снова – типичные разговоры африканеров. Прогоняются темы, возможные каверзные вопросы, поправляется произношение.

Учёба наша не прерывается – мы говорим, говорим… и всё время в деле, часто… и пожалуй даже, чаще всего ненужном. Проверить коров, осмотреть копыта лошадям, наломать и нарубить сухостоя для костра. Раз за разом.

Корнелиуса сменяет неулыбчивый Дирк, немигающее глядящий на нас, и если што не по нём, звучит:

– Не так… и старший брат, текучим движением слезая с коня, показывает, как надо, – повторить!

К полудню, завернув небольшое стадо к холму, развернувшемуся в сторону заката впуклым боком, встали на молитву. Айзек Ройаккер, очень серьёзный и торжественный, читал нам Библию раскатистым голосом, слышимым каждой твари окрест.

Здесь, среди холмов с опирающимся на них синим куполом неба, расписанного фресками облаков, слова эти звучали, как и должно – от самого сердца искренне верующего человека.

– Господи! Ты нам прибежище из рода в род[iii].

Прежде нежели народились горы и Ты образовал землю и вселенную, и от века и до века Ты – Бог.

Ты возвращаешь человека в тление и говоришь «Возвратитесь, сыны человеческие!»

Ибо пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошёл, и как стража в ночи…

С одной стороны, как истовые кальвинисты, они считают, што Библию может понять любой здравомыслящий честный человек, отказывая священникам в неких мистических правах на это. С другой… есть у них отголоски Ветхозаветного, чуть ли даже не иудейского – когда есть те, кто равнее других, по крайней мере в вопросах веры.

Толковать и проповедовать имеет право любой взрослый бур, но проповедники потомственные, носители совершенно конкретных генов, ценятся несколько больше, што с кальвинизмом вроде как вразрез… но им нормально.

Корнелиус именно из такой ветви, потомственный. Пра-пра… внук уважаемого голландскими переселенцами пастора, и это уважение, с передаваемой через кровь Благодатью, неким странным образом лежит на всех потомках этого человека – сугубо по мужской линии.

На обед скудная трапеза, из сухарей и вяленого мяса, и снова в путь до самого вечера. Неторопливо, подстраиваясь под медленный шаг быков… медленно, как же медленно! Но…

Вопрос риторический, не требующий ответа, тем паче што Марья в сердцах взяла, да и выкинула опоганенную тряпку в печь, приоткрыв на миг заслонку. Влажная тряпка пыхнула едко, задымив и затрещав, но заслонка уже на месте, а женщина, своенравно поведя плечом, сердито загремела посудой, поджимая красивые полные губы.

Федул Иваныч не стал выговаривать супружнице за тряпку, потому как понимает, што надо иногда и так вот – в сердцах! А потому што, ну в самом деле… ходют и ходют! Озлишься тут, чай не святые.