Отрочество 2

… ситуацию…

– А как именно мы будем их применять, – озадачился Корнелиус, выпрямляясь с постнеющей на глазах физиономией.

А действительно?!

* * *

– Не воспринимайте кайзера всерьёз, господин президент, – предупредил Крюгера консул Трансвааля в Германии, – вся его риторика, все поступки сводятся к тому, чтобы расхаживать с важным видом, вставая в горделивые позы и бряцать невынутым из ножен мечом[iv]. Ему хочется ощущать себя подобием Наполеона и походить на него, но без участия в битвах.

Не говоря ни слова, Крюгер остро глянул на дипломата, поправляя перед зеркалом орденскую ленту на сюртуке.

– Британские офицеры, – продолжил тот невозмутимо, – считают его дураком и называют «Дымящий Вилли», сравнивая с первым паровозом Стефенсона – скорее шумным и дымным, нежели полезным.

Дядюшка Поль кивнул, принимая сказанное к сведенью, и замер на миг.

– Родс и союзные ему британские промышленники, владеющие шахтами на наших землях, заигрались, – сказал он хрипловато, – до поры мы терпели их, помня о священном праве частной собственности, но англичане раз за разом показывают нам, что законов они придерживаются только тогда, когда их можно трактовать в свою пользу.

– Национализация… – выдохнул восторженно консул.

– Да, – кивнул Крюгер, начиная с неотвратимостью ледокола двигаться к выходу, спускаясь к экипажу, – сегодня в Претории зачитают моё письмо перед Фолксраадом. Мы не будем больше терпеть враждебные действия иностранных подданных.

– Думаю, – он усмехнулся суховато, – такое событие заставит Его Величество перейти от воинственной риторике к действиям.

[i] Гриква (англ. Griqua, африк. Griekwa), устаревшее обозначение гриквасы – общее название для нескольких субэтнических групп, возникших в результате смешанных браков между аборигенами юга Африки (готтентотами или нама) с одной стороны, и бурами с другой.

[ii] Веит (Голланд.) – правитель армии.

[iii] Гирд (Голл.) – копьё, храбрый.

[iv] Приписывается Черчиллю.

Глава 32

– Развод караула, – негромко говорит Санька, не отрываясь от наблюдений за британцами.

– Угу… – щёлкаю крышкой часов и сверяю время, записывая в тетрадь. Хронометраж у нас абсолютный, насколько это вообще возможно.

У наблюдателей две тетради – одна с поминутным хронометражом, другая с наблюдениями. Кто из солдат близорук, кто хромает или несёт службу спустя рукава – всё заносится!

– … рыжий хромец мается животом, – в тон моим мыслям говорит Санька.

– Смените, – прошу гриква, видя братову усталость и всю его излишне напряжённую фигуру. Веит охотно подхватывает бинокль, поправив мимолётно тубусы из бумаги поверх окуляров. Может, и перестраховка, но чуть меньше шансов, што засекут отблеск стекла…

С биноклем осанка чернокожего полководца меняется, и прямо-таки вижу, как поверх потрёпанного пиджака вырастают офицерские эполеты. Ох и непрост… ну да не моё то дело, и если гриква имеют таки гражданское самосознание и собственное мнение о судьбах Африки, то кто я такой? Пусть.

Покачав головой, гляжу на Саньку, полуприкрывшему усталые глаза и затеявшего игру с изумрудной змейкой, переползающей на соседнюю ветку. Подставив руку, он шепчет што-то, и вот ей-ей, змея будто прислушивается, приподняв треугольную голову и переползая на руку.

– Чево? – поворачивается он на взгляд.

– Так… шаман, однако!

– Скажешь тоже! – качает тот головой, – Змеи, они никогда зазря не укусят!

В голосе убеждённость, которую не перешибить ничем.

– Ага, ага… а шепчешь тогда што?

– Так! – он краснеет буряково, делая вид независимый и вольный, – Бабка научила.

– Ты не подумай! – вскидывается он, поняв моё молчанье по своему, – Хочешь, научу?

– Потом, – задумчиво гляжу на змейку, пригревшуюся на его руке, обвившись причудливым браслетом поверх рукава рубахи. Вроде как и да… но лёгкая сцыкливость даёт о себе знать. Сильно подозреваю, што дело не в шепотках бабкиных, а в плавных движениях и уверенности брата, да и действительно – змеи по большей части совершенно не агрессивны… но проверять не хочется. По крайней мере, пока.

В высоком кустарнике влажная духота, пропахшая пряными запахами цветов и трав, жужжаньем насекомых и короткими перебежками ящерок, замирающих при каждом движении. Изредка проползёт по своим делам змея, да вспорхнёт на крохотную поляну мухоловка, обманутая нашей недвижностью.

Обмахиваемся изредка от насекомых и наблюдаем, наблюдаем, наблюдаем… Папаша с Корнелиусом, сменяясь, караулят в нескольких милях отсюда надёжно укрытую в одной из крохотных долин повозку и скот.

Подойдя к кустам, слегка сдвигаю ветки и разглядываю укрывшийся в небольшой долине концлагерь. Сейчас мне не нужны никакие биноклевые подробности, а просто наглядность перед глазами.

Долина узкая, трещиноватая, будто расколовшая гору. Стены не то штобы вовсе отвесные, и с немалым трудом можно вскарабкаться на склоны, которые чуть повыше становятся вполне себе пологими проходимыми, но дальше зась! Броди по ним хоть как, а проскользнуть мимо британцев из долины не выйдет, если только ты не опытный скалолаз.

Гриква с Корнелиусом за два дня обошли всю долину по гребню горы, и если они говорят нет, то это весомое нет. Выросли они в этих местах, и ходить по горам и промеж них умеют, а если не пройдут они, то женщины и дети, которых в лагере большинство, тем паче.

Шатры и палатки буров, а то и безлошадные повозки, раскинуты по всей узкой долине, тулясь в основном рядышком с двумя тонкими ручейками, стекающими с гор. Народ в лагере вялый, как это бывает от весенней бескормицы, да так оно и есть.

Видно, как народ ковыряется в земле, ища коренья и любую поживу. Везде проплешины – как бывает, если скот долго остаётся на месте.

Мишку видели пару раз, но мельком и вовсе уж издали. Вроде как без повязок, но што, как…

Фактически, единственный затык, это британский блокпост, перегораживающий долину на входе, но и тот скорее от побега, нежели для отражения врага. Колючая проволока широкой дугой, мешающая пройти заключённым к британцам, в паре десятков метров за ней мешки с песком, сложенные едва ли по грудь высотой, и наконец – палатки.

Парочка складских, с продовольствием, амуницией и патронов.

Офицерская, в которой обитает дрищеватого вида второй лейтенант с явно купленным офицерским патентом. Мальчишка, от силы лет семнадцати, с упоением играющийся в солдатики и старательно соблюдающий все законы и поконы Офицера и Джентельмена, часто утрированно и всегда – без должного понимания.

По утрам он делает зарядку, умывается над тазиком, шумно фыркая, отплёвываясь и отсмаркиваясь, и бреет прыщи, ходя потом с заклеенной бумагой физиономией. Затем лейтенант изволит устраивать смотр, завтракает, и развлекает себя шагистикой подчинённых и выполнением ружейных приёмов. Просителям лейтенант явно раздражается, полагая эту часть своих обязанностей низменными и тягостными.