Отрочество 2

Взяв губную гармошку, Санька принялся уселся в дверном проёме, наигрывая што-то бравурное, мотая в такт головой и босыми ногами. Я глянул в сторону аккордеона, но лениво. Разлёгшись на походной кровати, начал было подрёмывать, но несколько минут спустя в вагон заскочил Мишка, воспользовавшись очередной остановкой.

– Опять псалмы, – пожаловался он после недолгого молчания, когда вагоны снова тронулись, скрипя и лязгая.

– Буры, – односложно отозвался Чиж, прервав игру.

– Угу… планы говорены-переговорены, всё до мелочей в кои-то веки расписано, – продолжил изливать душу Пономарёнок, – так они то молятся, то псалмы…

– Может, в шахматы? – сменил он тему.

– А давай!

Достав подаренную недавно доску, я принялся расставлять фигурки, любуясь искусной и работой. Чорное дерево с платиновыми вставочками, да слоновая кость – с золотыми. Один из буров в охране вырезал на досуге, а другие – также на досуге, намыли золоту и платину. Щедр африканский континент, ох и щедр…

«– Такое если продать, – мелькнула непрошенная мысль, – всё Сенцово год кормить можно!»

Всколыхнувшуюся совесть успокоил школьными обедами и трудоустройством земляков на работу – хоть в Москву, а хоть и в Одессу! Отчаявшиеся да лёгкие на подъём получили возможность, а оставшиеся – землю. Хватит!

Получасом позже в вагон влез дядя Фима с Ёсиком, и я было подумал, шо к мине, но тот завёл разговор с Санькой, сговариваясь на героический портрет на фоне не то горы вражеских черепов, не то крокодилов, положенных поверх прайда львов. В общем, типичная дяди Фимина вкусовщина, с которой брат пускай сам и борется!

– Прогрессируешь, – похвалил я Мишку, наново расставляя фигурки.

– Всё равно продул, – отозвался тот.

– И не раз ещё продуешь, – киваю я, – фору в две пешки дать? Ты когда играть-то начал? Без году неделя, а уже каждая пятая партия на ничью сводится. А я, знаешь ли, игрок не из последних.

Ёсик, попытавшись успокоить папеле с его художественной вкусовщиной, отсел от него к нам, и как человек знающий, начал следить за партией.

– Шахматы – игра полководцев? – провокационно спросил он, явно надеясь на интересный спор и немножечко срача с милым его и нашему сердцу одесским антуражем. Скушно!

– Угу, – не подымаю головы от доски, – отчасти. Это скорее математика, чем чисто полководческие штучки. Просчитать я могу на несколько ходов вперёд, удерживая притом в голове не один десяток вариантов, а вот всякого рода социология – это к Мишке. Я могу, и без врак – хорошо, но он лучше.

– Все эти… – прервавшись ненадолго, зависаю над доской и таки делаю ход, – штучки по части человеческих душ, это скорее Мишка, с его прокачанным богословием. Поступки отдельных людей я могу предсказать немногим хуже, а массы – зась!

– Богословие, значит, – вздохнул Ёся, развалившись рядом, прямо на расстеленной на полу вагона соломе, – вот и папеле так же…

– Если не в ущерб, то очень полезно, – отозвался брат, сделав ответный ход, – в талмудическом обучении есть свои минусы, но парадоксальность мышления оно развивает вполне недурно. Правда, не всем.

– Вот и я о том же…

Ёся всё-таки втянул нас в богословские споры, пересекающиеся с социалистическими. Мишка спорил аргументировано, и даже немножко привычно. В среде думающих христиан, далёких от Синода, попытки скрестить христианство с социалистическими теориями всех мастей не новы, и подчас даже успешны.

– … нет, нет и ещё раз нет!

– Да ты послушай! – не отставал дядя Фима.

– Нарисуй классический китч, – посоветовал я, делая последний ход под сопенье Мишки, – толь што высокохудожественный!

– Китч?! Высокохудожественный!? – брат вложил в эти слова всё своё презрение с возмущением, – Ха! Хм… высокохудожественный, говоришь?

Он погрузился в размышления, а дядя Фима засиял давно нечищеным примусом и подсел на поговорить. Пока Чижик размышлял на тему китча, а Мишка с Ёсиком спорили за социализм и теократию, Бляйшману приспичило придумать от меня идею для коммерции. Он зудел, и зудел… а мне, как нарошно, не думалось.

– Ты не представляешь, – вздыхал он чесночно, – как это тяжко…

– Раздай, – брякнул я, и как-то так… призадумался… – В самом деле – раздай.

Надувшись жабой и краснея на глазах, дядя Фима начал делать возмущённое лицо, но я выставил вперёд палец, и он замолк.

– Та-ак… – заинтересованно сказал он, – я таки понимаю, шо это не глупость в христианском стиле, а очередная идея?

– Она. Не щедрою рукой, но многим, и прежде всего – армейцам. Сниману, Де Вету, прославленным офицерам и отдельно – своим служащим, из тех кто потолковей.

– Ага… – он протёр мигом вспотевший лоб, – много-много ниточек к разным полезным людям, которые будут считать мою компанию чуть-чуть своей?

– Угу. Война закончится, и буры могут не согласиться с тем, што «Африканская транспортная компания», разросшаяся не в последнюю очередь на войне, осталась бы в стране пусть не единственной, но основной.

– Не люблю, но надо, – вздохнул он, – лобби, да?

– Оно самое. Можешь ещё выделить какую-то долю дохода на… госпитали, к примеру. Или на армию, на строительство дорог.

– Да! – он хлопнул себя по лбу, – Я же зачем к тебе? Подтверждение пришло, зарегистрировали твои патенты на летадлы!

Мишка только головой качнул, и дядя Фима поспешил пояснить:

– Ты не думай за шпионаж! Есть такие патентные бюро, што ого-го как блюдут! Просто если вдруг кто и да, то вот они – документы с чертежами! Сама конструкция, она ведь проще простого, повторить на раз-два!

– Единственное, – почесал он в голове, – британцы могут таки подгадить с патентами, потому как у них не патентовали. Но тут уже международное право и прочее, можем устроить им похохотать.

Мы говорили, говорили, говорили… а потом состав начал тормозить, и технический состав засуетился, помогая выгружать самолёты. Приехали. За разговорами прошёл предполётный мандраж, а сейчас ему не уцепиться за деловитую суету.

Поймав взгляд дяди Фимы, я коротко кивнул, на што тот еле заметно улыбнулся, и безо всяких одессизмов!

Подготовленное поле оцеплено, по периметру любопытствующие, привлечённые невнятными слухами. Два самолёта, мой и Санькин, уже стоят на лётном поле, готовые к полёту. Техники заканчивают последние приготовления, помогая цеплять на расчалки маленькие зажигательные бомбы. Проверяем фотоаппараты, крепление бомб… готовы!

Короткая молитва, объятия со Сниманом и Мишкой, и под пение псалмов мы взлетаем. Пение стало столь громким и истовым, што нас едва ли не подбросило в воздух силой их Веры.