Отрок (XXI-XII)
Шрифт:
– Ты говоришь, как волхв или как старик…
– А, ты что, не слыхал о стариках в детском теле?
Первак, вдруг, отшатнулся от Мишки, как от змеи, лицо исказилось, зрачки расширились, рука дернулась в защитном жесте…
"Что? Что я такое сказал? Не важно, полный назад! Отмена! Эскейп!".
– Что? Неужели похож?
– Мишка заставил себя улыбнуться.
– Меньше бабьих сказок слушать нужно, а если слушать, то не всему верить.
"Попал! На лице явное облегчение. Здорово он трухнул, даже пот на лбу выступил. На что же я наткнулся? Какая-то
– Все, Первак Вторушич, пищи для размышлений я тебе дал достаточно, решения твоего жду завтра, край - послезавтра. Подумай, с матерью посоветуйся. А сейчас ступай, мне еще с Роськой поговорить надо.
"Фу- х, что-то день сегодня длинный выдался. А еще говорят: "Болтать -не мешки ворочать".
– Возьмешь его с братьями в свой десяток.
– Он же еще не согласился!
– Согласился, только сам об этом пока не знает. Был ты Роська капралом, станешь десятником. Определим к тебе всех ребят из холопских семей, которые захотят в воинское учение пойти.
Лавр возьмет тебя и Мотьку смотреть холопские семьи, так ты к ребятишкам подходящего возраста приглядись. Поедете верхом, в бронях. Сверкай шлемом, звени кольчугой, вообще, постарайся выглядеть лихо, чтобы пацанам завидно стало. Попозже подпустишь к ним Первака для разговора. Так, глядишь, у тебя под началом и не один десяток образуется.
– Когда же попозже? Ты же сказал, что обельные грамоты…
– А как обельная грамота составляется? На главу семьи "со чады и домочадцы". Детей в ней вообще не упоминают.
– А сам говорил: не врать.
– А я и не врал, Первак - старший мужчина в семье. Был бы помоложе, написали грамоту бы на вдову Листвяну, или как ее там окрестят. А так - на него.
– Минь!
– Роська поколебался, но все же решился спросить.
– Ты ему креститься притворно посоветовал, а остальных, вообще насильно. Разве так можно?
– Не только можно, нужно! Ты крест искренне принял, тебе это странно. Но подумай: сейчас в их душах царит мрак язычества. Наша обязанность, как христиан, заронить в этот мрак хотя бы искру Истиной Веры. А уж там… Как сказал один умный человек: "Из искры возгорится пламя!".
– Но насильно!
– Роська никак не мог успокоиться.
– Нельзя, грех это!
– Владимир Святой первыми на Руси крестил Киевлян. Объявил указ: всем киевлянам прийти утром на берег Днепра и принять Святое Крещение. Заканчивался же указ такими словами: "А кто не придет - да будет мне враг". Как князья с врагами поступают, сам знаешь. И это Святой! Чего уж нам-то, грешным? Если хоть несколько душ спасем, все оправдается.
Роська насупился и сидел молча, машинально ковыряя пальцем сучок в жерди. Почти физически ощущалось, как в его сознании происходит трудное переосмысление каких-то истин, ранее казавшихся незыблемыми.
"Хороший ты парень, крестник, и, как всякий неофит, хочешь быть святее Папы Римского. Ну не могу же я тебе объяснить, что споры о канонах и ритуалах - не борьба за веру, а борьба за паству - за хлебное место посредника между Ним и нами. Бог един, и Ему все равно, на каком языке ты к нему обращаешься, в каком храме молишься, в какие одежды облачаешься. Мы все Его создания, независимо от того, как мы Его называем. Если, конечно, Он… есть. А если нету, то все равно, вера нужна, иначе, как мы будем отличать Добро от Зла?".
Лавр поднял Мишку ни свет, ин заря. Терпеливо дождался, пока тот умоется, спросил: будет ли завтракать, но было заметно, что нервничает он очень сильно и даже несколько лишних минут ожидания для него будут настоящей пыткой. Поэтому Мишка отказался от еды, вытащил из-под лавки берестяной короб с тряпичной куклой, вручил его лавру, и потащился следом за дядькой, втихомолку проклиная осточертевшие костыли.
Кукла у Мишки получилась примитивной до неприличия. Две березовые веточки, связанные накрест и обмотанные тряпьем, некое подобие юбки, начинавшееся от самых "подмышек", платок из треугольного лоскута, "лицо" нарисованное угольком на серой холстине. Хорошо, что волхв был мужчиной: куклу, вышедшую из женских, или даже девчоночьих, рук он подделать не смог бы при всем старании.
Однако, несмотря на свой примитивизм, кукла, лежащая навзничь на наковальне, пронзенная толстой иглой, в алых отблесках пламени кузнечного горна, выглядела жутковато, даже для Мишки. Что уж говорить о Лавре и Татьяне? Муж и жена - родители почти взрослых парней - выглядели сущими перепуганными детишками. Стояли прижавшись друг к другу, взявшись за руки, у Татьяны мелко подрагивали губы. На какой-то момент Мишке и в самом деле показалось, что он взрослый подонок, обманывающий малых детей.
– Начнем, пожалуй. Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое, да придет царствие Твое, да будет воля Твоя…
Произнеся: "Аминь" - Мишка взял в каждую руку кузнечные клещи, одними прижал куклу к наковальне, другими ухватил иглу и медленно потянул.
– Куб разности двух величин равен кубу первой минус утроенное произведение квадрата первой на вторую, плюс утроенное произведение первой на квадрат второй минус куб второй!
К концу произнесения "заклятья" игла целиком вышла из куклы. Татьяна вдруг охнула и схватилась руками за живот, ноги у нее подогнулись и, если бы не Лавр, она упала бы.
"Действует. Садист Вы, сэр Майкл, морду Вам набить некому".
Мишка ухватил иглу вторыми клещами, сломал и кинул в горн, тут же ухватился за веревку, приводящую в действие мехи и начал раздувать пламя. Обломки иглы почернели и начали оплывать. Мишка перестал качать, только тогда, когда от иглы не осталось видимых следов.
– Дядя Лавр, осторожно притронься к кукле, не жжется ли?
Ну чем там могли старые тряпки обжечь пальцы бывалого кузнеца? Однако, едва притронувшись к Мишкиному изделию, лавр резко отдернул руку.
– Жжется!
"Значит, и на тебя подействовало. Взрослые люди, а как младенцы, ей Богу! Такой гнусью себя чувствую, сам бы себе в наглую харю наплевал, но польза должна быть".
– Это отворот от жены. Где у тебя святая вода?
– Вот.
– Лавр снял с полки маленький глиняный кувшинчик.
– Покропи и давай еще раз помолимся. Отче наш…
После окропления святой водой и молитвы, кукла, как и следовало ожидать, уже не обжигалась.