Отрок (XXI-XII)
Шрифт:
– Ну, в чем дело?
– Он - хозяйский сын… А ты… А я… Извиняя-а-а…
Мишка утвердился на одном костыле, высвободил правую руку и закатил Роське пощечину.
– Я тебе приказал забыть! Забыть раз и навсегда. Каждый раз, когда замечу, что ты опять вспоминаешь, будешь получать так же, как сейчас! А если увижу, что забыть не можешь, выгоню к чертовой матери! Понял?
– П-понял. А как же…
– Будем учить вас драться без оружия. Для практики будете все время драться между собой. Даю тебе сроку до лета и приказываю: ты должен побить Петьку, побить крепко, чтобы встать не мог. И запомни: ты
– Минь, он старше и сильнее.
– Старше, старше. Двух взрослых мужиков у меня на глазах ухайдакал, и что-то там про старшинство гундосишь. А что сильнее, так стань сильнее его! Как это сделать - научим, а дальше все будет зависеть от тебя. Срок - до лета!
Мишка немного помолчал и добавил уже более мягким тоном:
– Меня тут тоже один доставал, Еремой зовут. Тоже - старше и сильнее, да не один, а с дружками. Спроси у Кузьки: чем все кончилось. Иди, умойся и ступай к нему. Завтра вы с Мотькой должны хорошо выглядеть, пусть он вам подберет, что нужно или у матери спросит. Иди… Воин, туды тебя.
Мишка вернулся в горницу к Петьке и Артюхе, наткнулся на два любопытных взгляда и заорал:
– Козлодуй хренов! Ты что творишь?! Забыл, что он уже не холоп?
– Ну, забыл. Подумаешь, цаца. Переживет. Холоп хозяина должен помнить всю жизнь.
– А ну, встать!
– Да чего ты разоралс…
Мишка и сам не ожидал, что тычок костылем окажется таким удачным, Петька разинул рот, пытаясь вздохнуть - удар пришелся точно в солнечное сплетение.
– Встать, я сказал!
– Ы-ы-ах.
Петька все же втянул в себя воздух и тут же двинул Мишку кулаком, но левой рукой вышло плохо. Мишка с трудом удержавшись на ногах, вскинул костыль, ударился им о низкий потолок и треснул своей деревяшкой по голове двоюродного брата. Удар тоже получился слабым.
"Комедия: два калеки подрались. Ох, блин!"
Петька сбил-таки его плечом с ног и сам повалился сверху. Мишка матюкнулся от острой боли в раненой ноге, вывернулся из-под Петра, сел и снова размахнулся костылем. Теперь потолок не помешал, замах получился и Петька еле успел прикрыть голову рукой.
Хрясь!
– А-а-а!
"Едрит твою, я же ему вторую руку сломал. А нога-то, Уй, блин!".
В горницу ввалились какие-то бабы, Петька блажил дурным голосом, но Мишку все это уже не интересовало. Он держался обеими руками за ногу и скрипел зубами от боли, чувствуя, как постепенно намокает кровью штанина.
– Так… Что скажешь?
Дед сидел за столом, барабаня пальцами по столешнице, Мишка - в углу на лавке, привалившись спиной к стене и вытянув вдоль лавки свежеперевязанную ногу.
– Я тебе велел: уймись. А ты что? Вторую руку брату сломал! Ты что, и правда бешеный?
– Холопа Роськи больше нет, есть вольный человек Василий.
– Мишка не чувствовал за собой никакой вины и не собирался каяться.
– Воля ему в церкви объявлена. Того, кто назовет его рабом, Василий
– Так… Кхе…
Дед снова забарабанил пальцами по столешнице.
– И что дальше?
– Дед не выглядел рассерженным, скорее хотел что-то выяснить для себя.
– Как ты с ним теперь будешь?
– Если не повинится, отлуплю еще раз. Подожду, пока с рук лубки снимут и отлуплю.
В приоткрывшуюся дверь просунулась голова Роськи.
– Господин сот…
– Пошел вон!
– Беззлобно шуганул его дед.
Дверь захлопнулась.
– А если и тогда не повинится?
– Снова обратился Корней к внуку.
– Еще отлуплю. И так до тех пор, пока либо толку добьюсь, либо Никифор приедет. Отправим Петьку домой, упертые бараны к учебе непригодны.
– Значит, крестник дороже брата?
– Не в этом дело, деда. Я - старшина Младшей стражи, Петр - десятник, мой починенный. Он проявил неповиновение в присутствии других ратников Младшей стражи и должен был быть наказан.
Дверь снова открылась, в горницу вошла мать.
– Батюшка…
– Уйди, Анюта, разговор у нас.
– Батюшка, ну подрались мальчишки, не серчай…
– Анька! Христом Богом прошу: уйди! Не доводи до греха.
Мать немного потопталась, хотела что-то сказать, передумала и вышла.
– Ты хоть понимаешь, что это на всю жизнь?
– Что, деда?
– Роська. Преданнее, чем он, у тебя пса теперь не будет, но и тебе от него уже не избавиться. Ты давеча спрашивал: чего я с Данилой вожусь… лет пятнадцать назад я за него вот так же хлестался, как ты за Роську. Не спрашивай: "Почему?" - тебе этого знать не надо. Теперь он десятник без десятка и сам народ не соберет. Придется мне.
– Понимаю, деда. Знаешь, был у франков такой человек Антуан де Сент-Экзюпери. Философ и воин, погиб на войне. Так вот он в одной своей книге написал: "Мы в ответе за тех, кого приручили".
Дверь снова отворилась и в горнице нарисовалась Юлька и с порога заявила:
– Мне мишкину ногу глянуть надо!
– Гляди.
– дед качнул головой в мишкину сторону.
– Минька, болит?
– Терпимо.
– Не дергает?
– Нет.
– Точно не дергает?
– Точно.
– Повязка не промокла?
– Не чувствую, вроде, нет.
– Надо, все-таки посмотреть.
– Не удовлетворилась допросом Юлька.
– Смотри.
Пока Юлька исполняла (или делала вид?) свой лекарский долг, дед сидел задумавшись, потом неожиданно спросил:
– Михайла. Кхе, как говоришь, его звали?
– Антуан де Сент-Экзюпери.
– Не запомню. Жаль. Юлька, что там с Петрухой?
– В лубках весь.
– Недовольно проворчала лекарка.
– Ноет. В нужник, говорит, самому не сходить.
– Кхе, в нужник. Мне бы его заботы. Посмотрела ногу?
– Да, все хорошо, повязка сухая, нога не горячая.
– Ступай.
– Корней Агеич…
– Ступай!
Юлька вышла, из-за закрытой двери послышалось шушуканье, явственно прозвучали слова: "Сидят, разговаривают"… "Откуда я знаю, о чем?". Дед подобрал с пола мишкин сапог, швырнул в дверь. Шушуканье стихло.