Отверженный дух

Лицо ее залил яркий румянец; она умолкла и отвернулась.

— Ну и вы решили остаться, — пришел я на помощь.

— У меня действительно были два предложения, и обоим я отказала. Понимаете, только сейчас, встречаясь с Арнольдом по многу раз ежедневно, я начала понимать, как он болен. Конечно, ко мне он был совершенно равнодушен — иначе мне пришлось бы уехать немедленно, — постоянно выходил из себя, злился из-за мальчика… но без меня уже обойтись не мог. Разве нашли бы они мне замену? Я бы осталась с ними навсегда, на всю жизнь, если бы только Арнольд…

Она беспомощно взмахнула рукой, не в силах больше произнести ни слова. Затем взглянула на часы и медленно поднялась.

— Пора, кажется, спать. Интересно, где он сейчас? Я просто физически ощущаю, что его нет уже на этом свете. А вы?

— Ну, я бы так не сказал.

— Может быть, так оно было бы и лучше? — в голосе ее зазвенели слезы.

— Боюсь, Вайолет, тут вы правы.

Я знал кое-что о маниакальной депрессии: болезнь эта, да еще и в таком запущенном состоянии, не оставляет своей жертве шансов. И тут я решился задать вопрос, который готовил очень долго.

— Скажите: вы жили рядом, могли что-то такое слышать. В роду у Льюисов никто больше не страдал подобными заболеваниями?

Она вздрогнула и резко обернулась: мне все стало ясно, дальнейших объяснений не требовалось.

— Что вы хотите этим сказать? Что такое я должна была слышать?

— Что-нибудь такое, из-за чего вы решили тогда не выходить за него. Есть ли смысл скрывать это от меня сейчас — что изменится? — почти повторил я ее же слова.

— Его дедушка, — прошептала Вайолет чуть слышно, — умер в сумасшедшем доме. Арнольд об этом не знает. Сестры, наверное, тоже.

— Кто сказал вам об этом?

— Отец, в тот самый вечер.

Должно быть, что-то изменилось в моем лице. Она робко взглянула на меня, по-детски вздернула — и уронила плечи. Затем быстро вышла из комнаты.

Что ж, теперь я был полностью на стороне Фабиенн. Что бы ни придумывала теперь Вайолет, на какие бы обстоятельства ни ссылалась, поступок был совершен сознательно, и мотив его был прост: ненависть к девушке, отобравшей у нее любимого человека. Вот вам и лицемерие в чистом виде, подумал я: далеко же до него наивным Льюисам с их темными страхами и всей невыносимой затхлостью убогого мира.

2

На часах было около трех, но спать по-прежнему не хотелось. В комнате стояла невообразимая духота: я потушил камин и распахнул высокие окна, ведущие на веранду. Луна зашла, и все вокруг — трава, клумбы, деревья — потонуло в безмолвном мраке.

Послышался шелест; нет, шорох по гравию — ближе, ближе… Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди: ну конечно же, это его шаги! Впрочем, он не шел к дому, а почему-то подкрадывался, явно стараясь двигаться бесшумно.

— Арнольд? — шепнул я, чувствуя, как что-то приближается в темноте. Будто испугавшись моего голоса, он впрыгнул на веранду, отпихнул меня довольно-таки бесцеремонно и бросился к выключателю: в комнате стало темно. Затем щелкнули два дверных замочка, верхний и нижний. С грохотом, споткнувшись обо что-то, он добрался до противоположной стены и запер дверь холла. Задернулись шторы на обоих окнах, и на минуту все затихло: я слышал только его тяжелое, хриплое дыхание. Наконец силуэт, пошатываясь, снова задвигался по комнате.

— Ты, может быть, свет ищешь? — не дожидаясь ответа, я щелкнул выключателем стоявшего рядом торшера. В два прыжка Арнольд оказался рядом.

— Выключи, черт бы тебя побрал! — прошипел он злобно. Прежде чем свет погас, я успел кое-что рассмотреть. Шляпы не было, плащ повис на нем мятой грязной тряпкой. Но главное — что-то случилось с его лицом: оно как-то странно вспухло.

На столе зажегся ночник, высветив под собой узкое колечко, и знакомые очертания мебели стали выплывать из мрака. Темная ссутулившаяся фигура по-прежнему маячила где-то между мной и противоположной дверью.

— Извини меня, Баффер, за то, что я так тебя напугал.

Я перевел дух: это был его обычный, спокойный голос.

— Ну, наконец-то. Теперь рассказывай, где пропадал.

— Это как раз неважно, — вновь буркнул он как-то странно. — Перейдем к делу, да побыстрее: мне нужно о многом тебе рассказать, а времени мало. Я должен обязательно успеть, пока они за мной не явились.

— Кто?! Очнись, старина, ты у себя дома! Давай-ка выпьем для начала, — я тут же вспомнил, что путь к бару теперь отрезан.

— Не хочу! — рявкнул он зло. — Ничего не хочу. Сейчас я буду говорить, а ты слушай внимательно: потом все это передашь Фабиенн.

Кого он боится и что натворил? Не ищет ли его и впрямь полиция? Множество догадок пронеслось у меня в голове. Он придвинулся вплотную и заглянул мне в глаза. Лицо его сильно изменилось, но не из-за щетины, покрывшей щеки и подбородок: все оно как-то уродливо деформировалось и огрубело. Из-за отвисшей нижней губы до меня донеслось отвратительное зловоние: уж не сгнили ли у него за два дня все зубы?

— Ты получил мое письмо?

— Да, конечно, — я невольно отшатнулся от невыносимого запаха.

— Сьюилл! Сьюилл! Сьюилл! — закудахтал он, сопровождая каждый возглас смешком, похожим на карканье, — Ты понял, да? Сьюилл — Льюис, Льюис — Сьюилл: вот тебе и вся разница — в одной букве!

Он ухватил меня за руку и подтащил к дивану; затем рухнул вниз — и я упал рядом с ним. На запястье моем будто сжался резиновый обруч: похоже, даже пальцы у него растолстели.

— Теперь слушай, — зашептал он, а я стал соображать, как бы избавиться от этого живого наручника, — слушай внимательно. Ты должен уяснить наконец: никакой я не сумасшедший. Ненормальный — да! Но это, оказывается, совсем не одно и то же! В один прекрасный день, конечно, мне придется сойти с ума, так что пора готовиться!

Слово это будто прошило меня электрическим током.

— Теперь послушай ты меня, Арнольд, — начал я решительно, — хватит дурачиться. Сейчас я позвоню Фабиенн, скажу ей, что ты вернулся…

— Ты этого не сделаешь! — резиновый обруч сжался: меня всегда поражала сила его рук, почти невероятная для человека, который специально спортом никогда не занимался. — Так вот, отец обо всем рассказал мне перед смертью. Она — наш предок.

Кто — я уже мог не уточнять. Страшное лицо с портрета возникло прямо передо мной, причем отнюдь не в воображении. Круглые глазки с точками-зрачками, мясистый нос, чувственный рот, тяжелая челюсть: ужасные черты оживали у меня на глазах, уродливой маской наплывая на почти уже незнакомое, чужое лицо.

Я резко дернул руку и застал его этим врасплох. Помассировав запястье, достал пачку; потом зажег одну сигарету и протянул ему. Арнольд сидел, похоже, ничего не замечая вокруг.

— Ну и что еще он тебе рассказал? — спросил я, сам сделав несколько жадных затяжек.

— Сначала обо всем, что было уже мне известно: убийство, суд, приговор… Но вот ведь какая новость. Знаешь, кто председательствовал на суде? Котхэм! Нет, каково, а? Котхэм! — он опомнился вдруг и умолк. Затем придвинулся ко мне каким-то нелепым прыжком.