Падение мисс Кэмерон

Она подошла и встала рядом. Интересно, о чем он думает сейчас? Столько раз она замечала, как он впадает в глубокую задумчивость и как будто забывает, где находится. Мысленно он был далеко и от дома, и от нее, особенно это случалось, когда приходили письма из Испании. Он никогда не говорил о войне, даже всячески избегал этой темы. Но почему? Была ли причиной та женщина, которая похитила его сердце, или другие ужасные воспоминания, которые не дают ему покоя.

Она видела глубокий красный рубец на его груди, след от пули. И сердце сжималось от сострадания. Мистер Оакли говорил ей, что эту рану Стивен получил в сражении при Саламанке, и полевой хирург, который оперировал, опасался за его жизнь и говорил, что надежды мало. Но он выжил, хотя душевное спокойствие больше не вернулось к нему.

Каждое утро очень рано Стивен вставал, покидал теплую постель и шел на берег, где погружался в холодную воду и плыл, как будто надеялся, что ледяная стихия смоет кошмары, мучившие его по ночам. Дельфина не знала, от каких воспоминаний он пытался избавиться с помощью этих заплывов, но, видимо, они ему не помогали, потому что печаль в синих глазах, которую она заметила при его возвращении из Испании, не исчезала и по-прежнему он часто впадал в задумчивость. К завтраку он появлялся, но каждый раз она боялась, что настанет утро, когда он больше не вернется. Он может заплыть слишком далеко или попадет в сильные подводные течения, и его унесет в открытое море. Она гнала от себя страшные картины, рисующие ей безжизненное тело мужа, выброшенное на прибрежные камни или выловленное из моря.

— О чем ты все время думаешь? — тихо спросила она.

Но он как будто не слышал, продолжая смотреть вдаль невидящим взглядом. Она не знала, что в эти минуты он видит лица солдат, его товарищей, мертвые или разорванные тела, изуродованные до неузнаваемости. Тех, с кем он столько времени делил все невзгоды и трудности войны.

Сквозь воспоминания пробился голос Дельфины, он обернулся, посмотрел на нее пустым взглядом, в глазах она заметила выражение глубокого страдания и испугалась, но потом он все-таки глухо ответил:

— Я думал об Испании.

— Ты думал о войне? — Она пыталась вызвать его на откровенность, а главное, хотелось спросить об Энджелет, но, побоявшись правдивого ответа, после которого от ее надежды ничего не останется, промолчала.

Не сразу он неохотно ответил:

— Ну да, о чем же еще.

Теперь главный вопрос чуть не сорвался с кончика языка, но, с трудом удержавшись, она вместо этого посетовала:

— Почему ты никогда не рассказываешь мне об Испании?

Он отвернулся, глядя на далекий горизонт, снова ушел в гот мир воспоминаний, куда у нее не было доступа. Ей хотелось вернуть его, позвать, обнять, но она не осмеливалась.

Стивен не хотел говорить об Испании. Он никогда не рассказывал о своих ранениях, серьезных и не очень. Никогда бы не признался сейчас никому, как ему хотелось умереть тогда, получив в сражении под Саламанкой опасную рану в грудь. Он чудом остался жив, но проклинал свой счастливый жребий, потому что почти все его товарищи погибли. Он был хорошим командиром, стратегом, его прекрасно организованный мозг рассчитывал и взвешивал ходы операции, успевая заботиться при этом о повседневных делах, ночлеге, еде для солдат. Он разделял с ними тяготы войны, спал урывками в грязных окопах, вел их в атаку, и они шли за ним, шли на смерть. Воинский долг и дисциплина были неотъемлемой составляющей их самоотверженности.

Потом случилось ужасное событие — в Бадахосе они вышли из подчинения. Произошла бессмысленная резня невинных жителей, которую учинили те же солдаты, которые храбро сражались, терпели лишения, голод, ранения, они не слушались больше своего командира, и это так потрясло Стивена, что его психическое здоровье подверглось серьезному риску. Это событие заставило пересмотреть его отношение к жизни. Хотя со временем он пришел в себя и все, что произошло в Бадахосе, отступило, подернулось дымкой, осталось далеко, в другой жизни, в последние дни воспоминания вернулись, он пытался все забыть и не мог. Леденящие кровь сцены с места событий будут преследовать его всю жизнь.

— Я не стану рассказывать об этом, — сквозь стиснутые зубы процедил он, стараясь говорить хладнокровно, — ты там не была, ты не поймешь.

Она не отставала:

— Но это неразумно. Попытайся хотя бы, и боль, что тебя терзает, отступит. Во всяком случае, тебе станет легче. Я прошу, настаиваю, чтобы ты рассказал мне все. Почему ты замыкаешься в себе и страдаешь в одиночестве?

— Это невозможно объяснить, и, как уже сказал, я не имею никакого желания говорить о войне.

Ее взгляд был полон сочувствия.

— Но я бы хотела тебе помочь. Попробуй поговорить со мной, я хочу знать, что произошло в Испании. Иначе как я смогу понять тебя?

Но она и сама понимала, что проявляет излишнюю настойчивость, проклиная себя за это. Он может это истолковать как назойливое любопытство, попытку пролезть к нему в душу. И была права.

Он вдруг вспыхнул, глаза гневно сверкнули, и, глядя на нее почти с ненавистью, отчеканил:

— Я не прошу тебя о понимании.

Дельфина знала, что его ярость вызвана ее расспросами, что она растревожила рану, глубоко спрятанную боль. Что ж, он дал ей понять, что не потерпит ее назойливого любопытства и не собирается ни в чем признаваться. Ее попытка проникнуть в его тайные мысли была неудачной.

— Прости, — поспешила она загладить ситуацию, — я просто хотела помочь тебе справиться с тем, что тебя мучит, ведь я твоя жена, кому, как не мне, ты можешь довериться.

Он уже опомнился и с виноватым видом извинился:

— Прости меня, Дельфина. Я не хотел оскорбить твои чувства.

Она сделала вид, что ничего не случилось, хотя внутри ее все переворачивалось от обиды, вызванной его неожиданной яростью. Сдерживаться становилось все труднее, напряжение между ними достигло того предела, когда ссора могла вспыхнуть в любой момент. Дельфина была уверена, что все дело в женщине, которая заставила его так страдать. Отсюда его угрюмая задумчивость, ярость и нежелание разговаривать с ней о событиях в Испании. Оскорбление было слишком велико, чтобы стерпеть.

— Я просто хотела выразить сочувствие, — сказала она, помолчав, — хотела, чтобы между нами было доверие и взаимопонимание, но я ошиблась, прости, и даю обещание, что больше не стану надоедать своими расспросами.

— Я это оценю. Как уже сказал, я не желаю это ни с кем обсуждать.

— Я это поняла и впредь учту. — Она выпрямилась, глядя ему прямо в глаза. — Но позволь мне высказаться по этому поводу в последний раз. Совершенно очевидно, что в Испании случилось нечто такое, из-за чего ты так страдаешь. Но там была война, с тобой рядом сражались те, кто испытывал не меньшие страдания. И не забывай, это был твой собственный выбор. И если теперь твои переживания связаны с армией, с которой ты расстался, то почему бы тебе не вернуться? Зачем ты подал рапорт?

Его лицо окаменело, но он сдержался.

— Так было надо.

— Вот что я тебе скажу, Стивен. Ты можешь быть героем, офицером британской армии и лордом, но ты не солнце, вокруг которого вращается весь мир. Вспомни об этом.

Он внимательно посмотрел на нее:

— Во всяком случае, я точно не то солнце, вокруг которого вращаешься ты. Скажи, если бы я не вернулся из Испании, как сильно ты переживала бы мою гибель? Сколько слез пролила бы — одну, две? Ты бы скорбела по мне, долго носила траур и молилась за бессмертие моей души или быстро нашла себе другого мужа?