Падение Света

* * *

Варандас присел напротив Худа. — Чем занят?

— Приканчиваю время.

— Не удивительно, что это так надолго. — Варандас отвел глаза, ощутив приближение единственной из Азатенаев, присоединившейся к страшному легиону. — Идет, — возвестил он Худу. — Кружила около целыми днями. Теперь понятно: это была спираль. Может, она бросит тебе вызов.

— Я не боюсь вызовов, — отвечал Худ.

— Как большинство болванов. Пусть довод разума ударится о твою голову, будто безумная муха, и судорожно отступит. Безмозглые славны упрямством, свинячьими глазками и сжатыми губами. Превращая лицо в подобие мосластого кулака, провозглашают, будто звезды — лишь куски кварца на бархатном одеяле ночи, будто вольные звери созданы, чтобы утолять наш аппетит. Высекают ослиные мнения на камне упертости, гордясь своей глупостью. Ну почему в любой цивилизации наступает время восстания крутолобых идиотов, заглушающих любую дискуссию потоками злобы? Кто эти глупцы, и долго ли они сновали, почти не замечаемые, ожидая своего дня в темной ночи?

— Закончил, Варандас? — спросил Худ.

— Безмозглым не дано ценить риторику. Они не ценят вопросов, на кои нет ответа, ведь в их жалком мирке обитают одни ответы, твердые как куски кизяка и столь же пахучие. — Варандас оглянулся. Кивнул подошедшей Азатенае, но та смотрела лишь на Худа.

Она сказала: — Мертвые маршируют. Полагаю, это умно. Все гадают, как мы сможем пройти в их королевство, а ты ведешь их королевство к нам.

— Спингеле, я не думал, что ты убежишь.

— Никогда не бегала.

— Где же ты была?

— В Башне Ненависти. Ради покаяния.

Варандас нахмурился. — Знаешь, если вправду хотела скрыться среди нас, Джагутов, не нужно было принимать облик женщины столь прекрасной, что спирает дыхание.

Она взглянула на него. — Не намеренно, Варандас. Но если мой облик все еще волнует тебя, могу сделать одолжение.

— Сделать меня женщиной? Думаю, не надо; с меня довольно и временного недоразумения. О, прости же меня за восхищение тобою, самозванкой в нашем обществе.

Джагуты чаще всего были долговязыми и тощими, но Спингеле отвергла обычные формы, и редкостная округлость ее тела вызывала восторг и женщин, и мужчин. Варандас не сразу отвел от нее глаза, вздохнул и сказал Худу: — Она права. Это было умно.

— Даже безмозглые могут породить пару искр. Спингеле, мне казалось, что Башня сплошная.

— Не моя вина, что вы верите всему сказанному Каладаном Брудом. Хотя вы всегда были народом доверчивым, склонным к буквализму, тугим на образность. Но играться со временем… Худ, это кажется не мудрым.

— Мудрость переоценена. Ну же, Спингеле, ты действительно пойдешь с нами в чаемый день?

— Пойду. Смерть — штука любопытная. Для меня она что-то вроде хобби. Сознаюсь в некоем восхищении, пусть не особо горячем. Идея преходящей плоти, мягкой оболочки, что гниет после бегства души. Интересно, как это влияет на вас.

— Нас, смертных? — спросил Варандас. — Скажу тебе, Азаненая, что Джагуты, коим случилось избегнуть ранней смерти, неизменно радовались, когда она, наконец, приходила. Плоть — усталый сосуд, она крошится, становясь тюрьмой духа. Тогда смерть — избавление. Даже бегство.

Женщина нахмурилась: — Но не смущает ли душу ненадежность этого бессмертия?

— Возможно, — предположил Худ, — это для того, чтобы пробудить душу к вере.

— Но в чем ценность веры, Худ?

— Вера существует, дабы умалить обыденный мир доказательств. Если смертная плоть есть тюрьма, то и весь ведомый мир таков. Внутри и снаружи мы желаем — даже нуждаемся — в пути спасения.

— Спасения, называемого верой. Благодарю, Худ. Ты просветил меня.

— Надеюсь, не полностью, — буркнул Варандас. — Иначе отсвет удивления погаснет в твоих лавандовых глазах.

— Красота жаждет восхищения, Варандас, но потом устает.

— Усталость застилает твой взор?

— Возможно. К тому же, слишком многая болтовня заставляет сомневаться в ценности объекта восхищения. Да и чем хорошо быть объектом эстетических восторгов? Я лишь даю форму вашему воображению.

— Редкий дар, — ответил Варандас.

— Не столь уж редкий.

— Облик Джагуты заставил тебя погаснуть. Наше ничтожество заразно.

— Вполне возможно. Худ, Дом Азата в вашем заброшенном городе получил передышку. Даже дух стража чувствует себя обновленным. Но это было рискованно.

Худ пожал плечами у холодного очага. — Сделай одоление, Спингеле, разнеси весть. Теперь уже скоро.

— Хорошо. Варандас, не нужно было спать с тобой.

— Верно. До сих пор все болит.

— В тебе есть что-то жалкое и потому очень непривлекательное.

— Таково проклятие неудачников. Но засей поле меж нами надеждой и увидишь, как я расцвету заново, неся сладкие запахи восторга и предвкушения.

— Варандас, мы готовимся воевать с мертвецами.

— Ну да, плохой расчет времени — второе мое проклятие, но от него так просто не избавиться.

Она кивнула обоим и ушла.

Варандас поглядел вслед и вздохнул. — Новые гости непременно будут, Худ. Их ведет никто иной, как братец Готоса.

— Не смешн… ах да, это было возможно и вот… Интересно, чего он хочет от меня?

— Подозреваю, дать кулаком в нос.

Худ крякнул. — Спорим, разговор будет долгий. Но ведь то была не моя вина.

— Да, — кивнул Варандас, — не забудь ему сказать.

* * *

Аратан понял, что снова и снова украдкой смотрит на Тел Акаю. Та ходила вдоль стенки, ограждающей Дом Азата. Меч был еще мокрым от крови убитого Серегала, двигалась она с грацией, не соответствовавшей воинственному обличью. Он никак не мог решить, нравятся ли ему воины. Они были частью жизни, насколько он себя помнил. В детстве он боялся их, звенящих оружием и лязгающих латами. Мир не так опасен, чтобы оправдать подобное поведение… о да, это было лишь заблуждением ребенка. У него было время понять, что мир суров.

Кория спорила с Отом, но они отошли далеко, чтобы разговаривать втайне. Выжившие Серегалы ушли, хромая и стеная. Возможно, они научились смирению. Смерть умеет избавлять наглецов от претензий. Но вряд ли решил он, смирения хватит надолго.

Воздух стал необычайно тихим, словно затаил эхо недавнего хаоса и насилия. Пыль повисла в воздухе, не желая оседать и улетать. Если бездушная природа умеет задерживать дыхание, это и произошло сейчас. Аратан гадал, почему.

Что-то прорычав, Кория вихрем развернулась и пошла к Аратану. — И всё, — бросила она. — Идем.

— Куда?

— Куда угодно, лишь бы отсюда!

Они двинулись прочь от Тел Акаи, Ота и женщины, что подошла к капитану с кувшином вина в руке.

— Это, — сказал Аратан, торопясь за Корией, — не имеет никакого смысла.

— О чем ты?

— Мертвая цивилизация. Омтозе Феллак, брошенный город. Погляди на Джагуту с Отом. Вино. Откуда? Кто его делает? Ты видела виноградники?

— Санад, — ответила Кория, глянув через плечо. — Кажется, его старая любовница. Они снова напьются. Не люблю Джагут.