Падение Света

Пороки снабжения тоже, будто термиты, могут подгрызать самое крепкое древо…

Сержант Ренс переступила порог.

— Чего еще? — спросил Варез.

Вздрогнув от этакого тона, она почти повернулась, чтобы уйти — и тут Варез понял, что ее привели вовсе не официальные дела. Безмолвно выругав себя, он поднял руку, останавливая ее. — Нет, постой. Входи, Ренс. Вот скамья — ее кто-то принес, зачем не знаю. Может, как раз для гостей? Вполне возможно.

— Ничего особенного, сир, — отозвалась она. — Увидела свет и движение и удивилась, что вы не спите так поздно.

— Ну, — протянул он, всматриваясь в нее, пока сержант садилась, — это дело тонкого расчета, Ренс. Меня захватила мысль. Скажи, что ты знаешь о повадках термитов? Помнится, я видел курганы — нет, целые башни — в южных сухих землях. Их слепили из глины. Но здесь, в Куральд Галайне мы знаем их как губителей древесины. Видится мне толстый ствол, полностью проеденный этими насекомыми — воспоминание детства? Вероятно.

Она поглядела со странным выражением лица. — Помню упавший дом в деревне. Оказалось, балки были съедены изнутри. Стали прахом. Или мне это рассказывали, сир. Впрочем, кажется, я сама видела развалины. Дом сложился под весом крыши.

— Логистика, — произнес Варез. — Ряды гонцов, деловитых гонцов с важными словами. Даже когда армия спит, проблемы множатся как чума или зараза в ране.

— Прошло три ночи без убийств.

— Мы при оружии, Ренс. Воображаю, тот тип боится мстить солдатам, спящим в доспехах. К тому же меч заголосит, обнаружив чужака.

— Неужели?

Варез кивнул. — Полагаю, нужно было объяснить всем. Хотя солдаты сами совершат это открытие. Насколько могу судить, доспехи поступят то же. Лагерь Хастов не нуждается в сторожевых псах или гусях. Солдата на посту не обойдешь со спины, если он или она держит клинок наголо. Впрочем, довольно и доспехов. — Он замолчал, склоняя голову набок. — Хотя едва ли это хорошая защита от измены или заговора. Хастово железо не сумело унюхать отраву в вине, уж это точно.

— Говорили, это было проклятие.

— Что?

— Заражение термитами, сир. Проклятие на семью, особенно отца. Он не следил за своим петушком.

— То есть?

— За петухом в курятнике. Тот вылезал и гонял цыплят.

— Ага. Но ты хотела обсудить что-то важное?

Она отвела глаза, пожала плечами. — Я должна доложиться капитанам Празеку и Датенару после седьмого звона.

— Вот как.

Она кивнула и нахмурилась: — Вы не знали? Ох. Уже гадаю, чего им нужно. — Ренс выпрямила спину и тут же сгорбилась — от тревоги или облегчения, Варез не понимал. — Меня лишат звания. Вот как. Ну, удивительно, что так долго протянула.

— Ренс, я ничего такого не предвижу. Наверняка они вначале поговорили бы со мной. Нет, у них какое-то иное намерение. И, буду честен, я рад, что ты рассказала. Пойду наутро с тобой.

— Сир, нет причины…

— Я тебя выбрал, помнишь? Так что отвечаю за тебя. — В ее глазах мелькнула неуверенность. Варез ненадолго задумался и продолжил: — Трус на поле битвы одержим ошеломляющей потребностью выжить, избавиться от любого риска. Но когда дело не заходит о подвигах на поле, трус может выказать другие добродетели. Например, верность. Иногда сила духа и честность могут решиться и выползти на свет из бледной тени. Даже объединиться в решающий миг. — Он сухо улыбнулся. — Меня слишком легко рисовать одной краской, Ренс.

— Знаю, — ответила она. — В одном цвете вы сможете скрыть другие качества души. Мало кто увидит. Мало кто заинтересуется. Даже самое прозвище — трус — можно использовать, чтобы спрятаться, если вы достаточно умны.

Он пошевелил плечами. — Увы, я не таков.

Женщина фыркнула: — А я думаю, что вы ловко врете, как подобает трусам.

— Прозвища это позволяют, Ренс. Трус. Убийца. — Он увидел. Как она побледнела, и покачал головой: — Ты не поняла. Я могу назваться тем и этим. В день освобождения я убил мужчину лопатой…

— Знаю.

Он моргнул. — Знаешь?

— Как все женщины, сир. Мужики были готовы на них напасть — на кошек вашей ямы, так внезапно разбуженных, беспомощных в утреннем свете. Вы раскроили уроду череп, завалили, и это расхолодило остальных. Вы успели послать Ребла к сараям. Дали кошкам время вооружиться. В тот день вы спасли жизни, сир. Остановили насилие.

Варез отвернулся. — Не совсем так, — произнес он. — Я почти не думал, вот и все. И не любил того, которого пришиб.

Она пожала плечами. — Настоящие трусы всегда и все продумывают, сир.

— Нет, если вдруг видят способ избавиться от мучителя, как я. Тогда я и не вспомнил о его дружках.

— Ну, наконец я вижу ваш страх, сир. Вы боитесь, что я подумаю: вы сделали смелую вещь, правильное дело. Считаете, что вы не такой.

— Не будь там Ребла и Листара, я сбежал бы, — признался Варез. — Не распускай эту историю среди кошек и вообще. Я не так рассказал бы.

— За вас потрудились Ребл и Листар, сир. Мы, кошки, выделяем вас. Вас троих. Вы не знаете — не знали до сих пор — что все кошки нашей ямы теперь за вас. Теперь знаете.

— Тогда вас ждет разочарование. Ренс. Скажи им. Скажите всем кошкам.

— Мы знаем, сир, что вы хитры.

— Что? Откуда и почему?

Она всмотрелась в него и послала улыбку необычную и дразнящую, прежде чем встать. — Просто думала, сир, что вы захотите узнать об утреннем вызове. Видите ли, я знаю, что они тоже умны. Слишком умны. Как вы, но на иной манер. Они не захотят терять время. Так или иначе, у вас есть время подумать и подобрать нового сержанта. Вот и всё, сир.

Он смотрел ей в спину. «И что это было? Они не уволят ее. Так не делается. У них что-то другое на уме? Поутру все узнаем.

И все же… почему я не свел разговор к шаловливому петушку?»

Вот что значит переутомление. Тусклый рассудок не улавливает нюансов, не чует запаха возможного соблазна, этого узкого пути между пустым флиртом и грубым приглашением. Но разве мало лет прошло с тех пор, как он играл в такие игры? А что с Ренс? «Мечты об интиме могли умереть в женщине, что взяла любовь в руки и утопила. Возьми меня Бездна! Что за гнусные мысли. Осмелился вообразить себя и ее вдвоем… осмелился перевернуть правильный порядок мироздания. Мы не заслужили лучшего.

Убийца и трус рука к руке. Убийца детей и убийца взрослых. Не для них нежные лобзания, тихий смех и сладкие наслаждения. Не для них всяческая любовь, мечты о счастье и о, как глубоко будет разочарование от поиска радости.

Нет, это привилегии невинных.

Ибо поистине невинными должны быть те, что ищут себе привилегий и называют себя достойными.

А для нас, виновных, само желание станет преступлением. Как смеем мы желать подобного для себя, мы, жалкие обноски прежних жизней.