Падение во грех

Отец уладил дело насчёт Кэсси, но сам-то он не мог отрицать правду. Он знал, что это сделала я, и понимал, что со мной не всё в порядке. Он помнил ту вспышку, когда я бросилась на него с ножом, помнил затянувшуюся депрессию… и всё что он мог сделать сейчас – то, что обычно делают все обычные люди. Позвал ко мне психотерапевта.

Это был его знакомый, тот, которому он мог довериться, который бы вылечил меня, не сказав другим ни слова о моём преступлении.

Меня удивлял поступок отца. Проще было бы сдать меня в психбольницу и забыть обо мне… однако отец не терял надежду. Не терял надежду, что сможет меня вернуть… этот психиатр, хороший друг отца, на самом деле действительно помог многим, тем, чьи случаи уже казались безнадёжными. Он часто работал тайно, применяя какие-то свои методы, он работал с теми, чьё сумасшествие родные скрывали от общества… и этот психиатр действительно всегда вылечивал таких, делал их снова нормальными людьми.

Отец думал, что он сможет вылечить и меня… он не знал, что от Мечты не лекарств не существует.

Думаю, прежде я бы с ужасом ждала визита психиатра, ведь чужой всегда так больно выворачивать душу наизнанку, ведь чужая так боится новых ран… но после смерти Кэсси мной вдруг овладело ледяное равнодушие ко всему.

Психиатра, хоть он и был другом отца, я прежде никогда не видела. Это оказался полноватый, лысый человек, в круглых очках. Когда он вошёл в комнату, я села на постели, глядя на него мрачным, тяжёлым взглядом из-под спутанных волос.

– Расскажите мне, что вас привело к этому? – спросил психиатр, усаживаясь передо мной на стул.

Я глянула на него и ядовито хмыкнула.

– К чему – к этому? – мрачно спросила я.

– Ваша подруга… – замялся он, не решаясь называть вещи свои именами, ведь если бы он спросил «как получилось, что вы убили вашу подругу», это бы могло вызвать во мне новую истерику. – Да и ваш отец говорил, что у вас давно уже не всё в порядке.

Я продолжала презрительно смотреть на этого толстяка.

– Может быть. И что с того? – продолжила я прежним, ядовитым голосом.

Психиатр буквально вперил в меня свой взгляд.

– Мисс Ремингтон, я вижу, вы вполне адекватны, и можете выслушать меня, – сказал он, вызывая лишь бледную, кривую усмешку на моих губах. – Согласитесь, у вас большие проблемы. У вас самоубийственный настрой, вы не желаете никого видеть, кидаетесь на людей, а теперь даже убиваете их. Вы сами знаете, что вам нужно выбираться из этого состояния. Так расскажите мне, с чего всё началось и я смогу помочь вам.

Мой взгляд по-прежнему ироничен.

– Сможете помочь? – говорю я. – В самом деле? Я что-то так не думаю.

Психиатр улыбается чуть насмешливой, снисходительной улыбкой.

– Знаете, сколько раз я слышал это за свою практику, – проговорил он. – И сколькие люди потом благодарили меня….

Мой взгляд оставался по-прежнему ироничен.

– А не можете мне сказать, какой случай в вашей практике был самым странным? – спросила я, не отрывая свой скептический взгляд от психиатра.

Тот как-то сразу расцвёл, словно предчувствуя момент триумфа. Наверное думал, что навидался всего на свете… ну-ну.

– Был больной, который считал, что уже умер, – торжествующе ответил психиатр. – А ещё были те, которые считали, что кого-то из их родных заменил двойник….

В ответ я расхохоталась. Конечно, для обычных людей подобные расстройства кажутся весьма странными, но я, на самом деле, уже давно заинтересовалась темой психических заболеваний, и всё это мне было понятно давно. К тому же, признаться, подобные мысли и мне приходили в голову, и я находила всё это просто особым, философским взглядом на мир если, разумеется, это не превращалось в уже навязчивую идею. Многие так называемые психические расстройства были, по-моему мнению, просто особым поведением, отличающимся от привычек других людей.

А что может быть страннее чужой….

– Можете быть свободны, – сказала я психиатру, и больше он не смог добиться от меня ни одного ответа.

Я знала, что он не сможет понять меня. Не один психиатр или психолог, каким бы понимающим и квалифицированным он не был, не сможет мне помочь. Ведь он же такой же, как все, и как и все смотрит на мир. Как и все, он возвращается домой с работы, смотрит телевизор… имеет те же ценности, что и другие: семья, карьера… и как и другие он думает, что всё в этом мире устроено правильно, и без Системы люди бы друг друга переубивали.

Увы, он не сможет понять то, что чужая скажет ему. Философию чужой может понять только другой чужой.

Но его не было рядом….

Вся эта боль так давила на меня, убивала, уничтожила… психиатр, так и не смог ничего сделать, так что ему пришлось просто назначить мне лекарства… и я пила их, чтобы, проснувшись, вновь заснуть….

Для всех сумасшедших или преступников у нашего общества готов только один ответ: «иди лечиться» или «иди в тюрьму». И никто не задумывается, что это, в-общем-то, за лечение и что такое, в-общем-то, тюрьма… никто не понимает, что всё это просто бесполезно.

Никто никогда не захочет разбираться, в чём корни преступления или безумия… а мне кажется, что корень здесь только один.

И это ненависть к миру.

И виновна в этом Система.

Но кто захочет понять это? Кто захочет это слушать? Кто захочет изменять мир? Кто захочет нарушать привычный порядок?

Я знала, что никто….

Возможно, это тоже было одной из причин моей боли. Я чувствовала себя такой чужой, такой одинокой… я знала, что не могу просто подойти и рассказать кому-то о боли, терзающей моё сердце.

Мир давил на меня. Все эти стены, все эти каменные дома, вонючий воздух, асфальт… я больше не ходила в школу, я не знала, что ждёт меня в будущем, но я по-прежнему видела вокруг себя суетящиеся толпы людей, бессмысленно бегущие куда-то. Я по-прежнему видела повсюду винтики Системы….

И, конечно, я мучилась виной из-за смерти Кэсси. Я казалась себе такой отвратительной, что хотела убить себя. Я знала, что причиняю всем боль и уничтожаю всё, к чему только прикасаюсь.

Близнецы заходили ко мне в комнату, обнимали меня и плакали, говорили, что очень любят меня. Маму я не видела – она лежала в больнице. Зато часто видела хмурого отца и обеспокоенного Эрика.

Эрик пытался поговорить со мной, узнать всю правду… но я ничего не говорила даже ему. Я смотрела в голубые, чистые глаза брата и понимала, что даже он ничем не сможет помочь….

Хроно и Сателла тоже часто приходили ко мне. Оба почти всегда молчали, но первый был встревоженным, а вторая – мрачной. Они не пытались добиться от меня чего-то, не пытались со мной говорить….

Вся семья была вынуждена наблюдать, как я медленно умираю.

Из-за лекарств у меня начались сильные боли. Вокруг глаза появились синяки, волосы выпадали. Я была живым трупом… но мне было всё равно.