Падший ангел
Шрифт:
И солнце восходит — на помощь Тебе!
И падают тучи вершинам на плечи.
И я Тебя вижу на Млечной тропе...
...Но что б я успел в сумасшедшей судьбе,
когда б не омыла глаза Твои — вечность?
Глеб Горбовский на отдыхе в г. Ока-па-Сахалнпс. 1958 г. Здесь
в геологических партиях рождались стихи и песни, но только
малая часть из них вошла в первую книгу поэта-геолога «Поиски
тепла» (1960). Горбовский входил в знаменитое «Горняцкое
ЛИТО»
поэтический сборник, весь тираж которого был уничтожен
за публикацию стихотворения Л. Агеева «Дорога в небо».
Глеб Горбовский причислял себя к «ГЛЕБгварднп
СЕМЕНОВского полка».
В ОМУТЕ СТИХОПИСАНИЯ
Из книги «Остывшие следы. Записки литератора»
Добивая шестой десяток лет, все чаще ловлю себя
на крамольной мысли: не хочется жить. Устал, прито-
мился. Голова кружится. И если бы — от вина или
успехов. В основном — от сужения сосудов. В по-
ходке — неуверенность. Зубы пропали, стерлись.
Зрение на исходе. Слух перерождается в шум. Ко
всему еще — неуверенность: на ту ли карту поста-
вил, принимаясь за писательство? Не правильнее ли
было просто задуматься... лет этак на пятьдесят?
Лежа на продавленном диване и размышляя о том
же, только — без применения письменных принад-
лежностей и неизбежной писательской маеты?
В зеркало посмотришь — смотреть противно:
лицо расплылось, испортилось. Хоть не брейся. Не
по этой ли причине люди бороды отпускают? Чтобы
не видеть себя? Прежнего, ускользающего? И вообще
суета сует, только без начальных прелестей жизни:
без трепета первых любовных свиданий, без первой
пойманной рыбки в реке, первой земляничины ду-
шистой возле старого, сухого пня, без первой соло-
вьиной трели, пробудившей в тебе прекрасные чув-
ства, без первой военной бомбежки твоего детства,
да мало ли без чего, без каких неповторимых откры-
тий и событий земного присутствия предстоит тебе
жить отныне, теперь, когда все ясно, все понятно.
Как бы все. И как бы ясно. И чудеса — разве что в
кино или в приключенческих книгах, читать кото-
рые не то чтобы не хочется — нету сил.
Мрачноватый пассаж. Но — достаточно искренний.
Не можется жить, однако живешь. Спрашивается —
почему?
Что прежде всего побуждает? А вот что:любовь. Лица детей. И не только своих собствен-
ных. Это раз. Поиски Бога, в которые ты углубился,
будто в девственную тайгу, и далеко зашел. Это два.
И призывы твои в теологических дебрях небезответ-
ны, ибо отклик — в тебе же самом; и нельзя повер-
нуть обратно, не из-за потери ориентации, а потому
что, подобно бабочке, стремишься на свет из тьмы.
Что еще удерживает? Красота. Скажем, весенний
гулкий лес, полный надежд и ликующих звуков.
Или живое колыхание океана, морской волны —
именно так вздымается грудь дышащей планеты.
Что еще оставляет нас на жизненной тропе иллю-
зий в минуты отчаяния и невыносимой усталости,
что не дает сорваться в непроглядное, усыпляющее
окошко манящей трясины забытья? Что — помимо
страха? Лично меня — мания сочинительства (в от-
личие от мании величия), благословенный «миро-
творящий», словосозидательный кайф. Какое-ни-
будь внезапное сочетание слов, образующее поэти-
ческий смысл, насквозь пропитанное тем или иным
чувством — умилением, верой, раскаянием, любо-
вью опять же. Не воспоминания о таких мгновениях
возбуждают, не ностальгия по ним, а как раз пред-
чувствие оных!
Покуда живет в тебе предчувствие творца, созида-
ющего начала, все твои мечты о смерти несостоятель-
ны и отдают если и не кокетством, то наивностью.
Итак — сочинительство. То есть — служение магии
слова. В частности — магии рифмованного слова,
поклонение стиху. С чего началось — помню смут-
но, а вот когда и где — отчетливо. На заре туманной
юности, в деревне...
Внешне выглядело таким образом: возле жнлнн-
ской начальной школы, под двумя большими, «до-
родными» плакучими березами, в зарослях круши-
ны и орешника «произрастала» аккуратная рубле-
ная подсобная избушка.
Представляете, четыре года скитаний, трупный
смрад и пепел, сквозные и рваные раны, окоченев-
шие трупы повешенных, пустыри и пожарища, без-