Падший ангел

домье и нары лагерно-барачного кромешного быта, и

вдруг — собственный уютный уголок. Причем не

комната, не квартира, а дом. Домик в два оконца.

Дощатый стол.

Вот так и получилось: сел за стол, посмотрел в окно,

по которому тихо слезился нежный, вкрадчивый лет-

ний дождь. И захотелось что-нибудь впервые сочинить.

Выпросил у отца дефицитную по тем временам

школьную тетрадочку, сел за стол, «окинул взгля-

дом кабинет» и... не сходя с места, начал «слагать»,

выдав к вечеру пяток «стихотворений», главным

свойством которых было разве что элементарное за-

нудство, этакий ритмический бубнеж, навеянный

однотомником И. С. Никитина, блатными «жалос-

тливыми» песнями поездных инвалидов. До сих пор

при воспоминании того изначального, исходного

«писчего» момента удивляюсь собственному бес-

страшию, с которым ринулся в беспросветный омут

стихописания. Знать бы, чем все это обернется, ка-

кие дивиденды приобретешь, каких радостей жиз-

ненных лишишься «на почве сочинительства», —

подумал бы хорошенько, прежде чем выводить пер-

вую строку приблизительно такого содержания:

Прилетели грачи. Отчего мне так больно?

Над погостом слепая торчит колокольня...

и т. д. — по открытке с саврасовских грачей, которые

прилетели.

Что еще толкнуло? И почему не в сторону ком-

мерции, изобретательства, воинской карьеры? Од-

ному Богу известно.

Настораживает и одновременно обнадеживает

другое, а именно — выбор темы: полуразрушенная,

испоганенная, изглоданная непогодами, безмолвная

и безглазая сельская церквушка со сшибленным

крестом, приспособленная под хранилище картош-

ки. Далее — стихи о развалившейся, с торчащими

ребрами лодке, о лодочном скелете, и еще — целая

поэма о покинутой деревне Кроваткнно («Мертвая

деревня»), что в пяти верстах от Жилина — на глу-

хой лесной поляне, деревня-призрак, без единого

жителя, поросшая бурьяном, вернее — проросшая

им насквозь, потому что крапива, полынь и прочий

чертополох лезли из щелей избушек, из окон и две-

рей, как щупальца смерти. Все это не столько стра-

шило, сколько настораживало: и это — Жизнь?

Что-то было, какие-то смыслы:

то ли хутор, а может — погост?

Эти выступы почвы бугристой,

словно формулы, буквицы, числа...

И — трава в человеческий рост.

Как видим, сюжеты прихлынули не из изящных.

Отсюда, полагаю, и мое дальнейшее пристрастие —

тащить в стихи все ущербное, униженное, скорбно-

неприглядное, измученнее непогодами Бытия. И уж

если какая красивость и вспыхивала на странице, то

и не сразу ее хотелось гасить, топтать — вычерки-

вать, потому как — несоответствие завораживает.

А стало быть, и впрямь прекрасное — из глубин

жизненных, тогда как идеальное — от созерцания

примет бытия: цветка, чьих-то глаз, звезд небесных,

творца, подразумеваемого и предощущаемого.

Отец, на которого я безжалостно пролил свои

первые лирические опыты, поначалу пришел в ужас,

подвергся панике, решив, что с этого дня я непре-

менно заброшу обучение по школьной программе,

нравственно сгину, оставшись неучем. Тогда же за

ужином был поднят вопрос о предании крамольных

опытов огню. Но было уже поздно: я вкусил. Не

просто заупрямился, но подвергся сладчайшему из

соблазнов. То есть — посягнул на ремесло — сродни

божественному. И вот что удивительно: оба мы —

отец, одержимый рациональной заботой моего обу-

чения наукам, и я, бессознательно окунувшийся в

сочинительство, — ставили перед собой одну (в

итоге) цель — вытащить меня из растительно-жи-

вотного состояния, то есть отслоить от природного

мира «чистой материи», где настоящее — миг еди-

ный, а то и вовсе ничто, отслоить и передать в мир

духа, в царство интеллекта, где проживал бы я, по

крайней мере, в трех измерениях — в настоящем,

прошлом, будущем, а если повезет — и в воображе-

нии, то есть в мире образов и в мире фантазий.

Чтобы я в конце концов не просто задумался, но от-

важно спросил себя: кто я, человек? И не менее от-

важно ответил: аз есмь мысль, воля и совесть подо-

бия божия, малая ее искра.

О духовной сфере бытия с некоторых пор хочет-

ся высказаться определеннее. Не для того, чтобы

«закрыть тему», а для того, чтобы не зябнуть в даль-

нейшем от постоянных сомнений. И предчувствий.