Памяти русской культуры

Министр кивнул.

Молча уселись за стол.

Министр вытащил из кармана джинсов сложенную в несколько раз бумажку. Развернул, протянул Мирону.

"Приказ об окончательном сокращении Министерства культуры и ликвидации подведомственных ему учреждений".

Дальше Мирон читать не стал. Он заварил чай, разлил по большим, красным в белый горох, бульонным чашкам, поставил на стол жестяную банку с сахаром.

– Сюда они не придут...
– говорил, потягивая чай, министр.
– Я сжег всю документацию кладбища, теперь его как бы и нет. Ты меня не прогонишь?

Мирон мотнул головой.

В дверь постучали.

Министр приподнялся.

– Это свои...
– успокоил Мирон.
– Немцы...

Министр снова сел, глотнул чаю, - Не понимаю японцев, -сказал он вдруг.
– Они убили искусство своим электричеством.

Мирон кивнул. Он тоже не любил электричества.

Снова постучали. Хозяин домика .впустил Макса.

Макс долго извинялся. Он забыл вовремя перевести свои песочные часы, и они отстали.

Пили чай втроем. Макс декламировал Гете. Министр попробовал прочитать Пушкина.

Мирон сходил за водой на озеро и снова поставил чайник на газовую плитку., - Друзья!
– призывно сказал министр и тут же запнулся, а помолчав с минуту, вытащил откуда-то плоскую бутылку коньяка.
– Четыре звездочки.,. Вы помните, что это значит?!

Макс и Мирон молчали.

– В наше время это лучшее лекарство, изобретенное человечеством, осмелев, заговорил министр.
– Все мы, и вы, товарищ немец, - остатки, погибающей, исчезающей навеки великой русской культуры, давшей миру столько гениев, столько Достоевских, Гоголей и Пушкиных...

Министр говорил горячо и проникновенно. Когда-то он был известным актером-трагиком.

– А вот и чай вскипел!
– оставил Мирон.

– Мы не должны исчезать, потому что вслед за нашими варварами могут прийти и другие поколения взгляд которых на культуру будет совсем иным...

Воцарилось молчание, которым воспользовался Мирон, чтобы заварить крепкий чай и разлить его по большим, красным в белый горох, бульонным чашкам.

– А стаканчики у тебя есть?
– спросил министр.

– Стаканчики?!
– философски произнес Мирон.

– Это не лекарство, - твердо заявил Макс.
– Это нельзя принимать вовнутрь... От этого погибли многие северные народы...

– А как же это надо принимать?!
– остопбенело посмотрел на немца русский министр.

– Нет никакой культуры пьянства, - сказал Макс.

– Я люблю принимать ванны...
– задумчиво произнес Мирон.

Министр растерялся. Он взглядом поискал понимания у Мирона, потом у немца, но тщетно.

– Что же делать с коньяком?
– спросил он негромко.

Макс и Мирон переглянулись.

– Принять наружно...
– Мирон сопроводил свои слова взглядом, не терпящим возражений.

Министр сник, словно вспомнил то, что больше никогда не повторится.

Макс и Мирон вскочили, следом медленно встал министр.

Мирон сделал шаг к штабелю уложенных колесиками наружу рояльных ножек, провел рукой по колесикам - они, проворачиваясь, взвизгнули.

– Ради такого случая...
– глядя на ножки, заговорил Мирон.

– Нет, - взволнованно перебил его Макс.
– Нельзя... Как же ты будешь сохранять культуру, если сделаешь это... Мирон покорно убрал руку с рояльных ножек и вышел во двор.

– Иди к ванне, а мы сейчас сами соберем дров...
– напутствовал Макс.

Мирон поплелся к ванне. На ходу погладил рукой по карману махрового халата, нащупал коробок спичек, и на душе стало спокойнее.

Из щепок и мелких веточек он разжег под ванной маленький костер. Посмотрел на воду - чуть желтовата, но в принципе не грязная - ведь он не мылся, только полежал минут сорок...

Солнце снова светило - ветерок расчистил небо.

Макс и министр, негромко беседуя, волокли к ванне какие-то доски.

Высоко в небе, над Мироном, звонко и чисто пела птица. Он задрал голову и восхищенно смотрел на нее.

Треск ломающихся досок заглушил пение.

Маленький костер обложили уже более основательно, дровами.

Трое мужчин сидели на корточках, глядя под ванну и ожидая, когда через уложенные шалашиком доски прорвется пламя.

Вода нагревалась медленно.

Птица улетела.

Костер шипел и потрескивал.

Мирон, взяв у министра бутылочку с коньяком, открутил пробку и задумчиво, капля за каплей, вылил ее содержимое в желтоватую воду.

Министр массировал лоб - тяжесть происшедшего в последние дни мигренью.

Вскоре ему предложили раздеться - согласно правилам гостеприимства, он должен был принимать ванну первым.

Вода еще не была достаточно теплой, но эмалированное дно приятно грело ступни.

– На этом белом "Стейнвее" играл Прокофьев!
– Мирон ухватил взгляд министра и направил его на инструмент.

– Боже мой!
– говорил министр, погружаясь в воду.
– Сам Прокофьев! Про-ко-фьев!

Макс подклады вал дощечки в костер.

"Интересно.
– думал он, - а можно ли довести воду в ванной до кипения?! И если да - то зачем?.." - Он еще играет...
– негромким счастливым голосом говорил хозяин кладбища,- ре бемоль нижней контроктавы и чистый фа верхней третьей... Сыграть?

Министр лежал в ванной и только голова торчала из желтоватой воды. В воздухе витало что-то приятное, горьковато-ароматное.

"Коньяк!" - с радостью узнал министр.

– Да, сыграй, пожалуйста!
– ответил он. не оглядываясь.

Мирон подошел к "Стейнвею", Поднял верхнюю крышку, потом открыл клавиатуру, расставив руки дотянулся до двух заветных прокофьевских нот.

Зазвучала музыка.