Парадокс Севера

После ужина я вызвалась вымыть посуду. Но, мысленно вернувшись на полдня назад, к тому, от чьего взгляда замирала душа, выронила из рук тарелку, разбив салатник и два блюдца.

— Боже мой, простите, — лепетала я, краснея и бледнея с очередностью в дыхание. — Я верну вам новые. Бабушка всегда говорит, что я растяпа.

Пашкина мама лишь опустила мне на плечо руку и ласково произнесла:

— На счастье!

Я замерла все еще с мыльной пеной на руках. Глядя на нее едва ли не слезящимися глазами.

— А будет оно?

— Ну разумеется, милая. — И вдруг она замахнулась и грохнула старенькую советскую чашку.

А потом протянула другую мне.

«Ну же, давай», — подсказывая взглядом.

Я неуверенно коснулась белого фарфора. Прошептала:

— Жалко ведь. 

Она покачала головой. Я улыбнулась, подняла руку и со всего маху, выплескивая боль, злость и поражение, разбила чашку об пол.

На шум прибежал Пашка, но так и застыл у порога, глядя на нас, безумно смеющихся, среди осколков посуды.

На крошечной кухне мы пили чай с вареньем. Плечи обволакивало теплым шерстяным платком. И мне очень реалистично удавалось притворяться, что я на своем месте, что я счастлива. И улыбаться, внося в этот дом чуть больше света и жизни. А еще радости.

Как-то раз, Леся сказала мне, что я на самом деле похожа на Солнце.

— Лесь, я ведь не рыжая. И веснушек у меня ни одной нет. Даже на носу. Вон, посмотри.

— Ты не понимаешь, — отмахнулась она. — Это другое. Рядом с тобой теплее. Может поэтому все так хотят забрать себе хотя бы кусочек?

— Откусить и спрятать.

И мы рассмеялись.

А сейчас, сидя на стареньком табурете, я поняла, иногда другому человеку слишком холодно и согреть его может только чужая улыбка. И я улыбалась. Так, будто действительно была пламенем.

«Зажженный светильник не ставят под сосуд. Но на подсвечник, чтобы все входящие видели свет»*.

А еще у него никогда не спрашивают, сколько боли ему тот самый свет стоит. Но разве это важно?

На прощание Пашкина мама подарила мне плед. Похожий на те, из которых шьют плюшевых медведей. В огромной квадратной упаковке из прозрачного полиэтилена. Я отнекивалась от него как только могла, но она была неумолима.

— В честь прошедшего дня рождения!

— Не нужно.

— Пожалуйста, ради меня!

Ну как я могла отказать?

В это время Пашка обнимал меня за плечи и я даже обхватила его свободной рукой за талию, в ответ. Возможно, в этом есть доля вины моего разбитого сердца, а ещё немного потрескавшейся гордости, но я даже согласилась как-нибудь встретиться с ним в городе, после каникул. Может бабушка права, и люди на самом деле веками копили мудрость, которой я упорно не хотела следовать? В конце концов синицы не чем не хуже наглых самовлюбленных журавлей.

В общежитие мы вернулись уже в десять вечера. Вернее, я вернулась, а Пашка остался дома на выходные. Он усиленно порывался меня проводить, но я настояла, чтобы не выдумывал. В конце концов со мной был плед, так что я уже не чувствовала себя одинокой. К тому же, весь вечер он то и дело старался ненароком меня коснуться, а взгляд его был нетерпелив и полон предвкушения, что немного пугало. Слишком мало прошло времени.

Включить телефон я осмелилась только в такси. Глядя на множество пропущенных звонков, зажмурилась, крепче прижимая к себе подарок. Глаза уколола обида, жгучей пеленой застилая взгляд. Машина остановилась. Расплатившись, я вышла на улицу, вдохнула морозный воздух и сделала шаг. Потом второй. Зная, что после тысячного станет легче. Надо лишь перетерпеть. 

На Карточную Долину опустилась ночь, и общежитие академии встретило меня тишиной. Захлопнув дверь, я устало облокотилась на нее спиной и выдохнула. Свет был не включен. Леся собиралась встретить рождество с родителями, так что раньше конца недели её ждать не стоило.

Вот и славно.

Никто не помешает мне прорыдать следующие несколько часов в подушку, чтобы утром проснуться и начать с чистого листа.

Но не вышло…

— И где ты, изволь ответить, до ночи шарахалась? — раздался из темноты ледяной голос. Я едва не подпрыгнула. Если бы не знала каждую его с хрипотцой ноту, точно скончалась бы от разрыва сердца.

Глаза привыкли к темноте и теперь я могла разглядеть в кресле знакомый силуэт, привычно вытянувший длинные ноги.

— Зачем пришел?

Север поднялся и медленно подошёл. Когда он не хромал, ему удавалось двигаться практически с кошачьей грацией.

Мне пришлось задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза и, набравшись смелости, произнести решительное: «Уходи, и больше не возвращайся». Но только я раскрыла рот, он опередил меня, сверкнув взглядом:

— Соскучился.

__________

* — Диана цитирует Евангелие от Матфея 5:15

Нет. Только не снова.

Я рванула в сторону, но Виктор схватил за локоть, останавливая.

— Отпусти, — попыталась вырваться я, но оказалась прижата к собственной двери.

— Где ты была? И почему выключила телефон?

Он говорил так, словно имел на это право, хотя это не так. Как я устала от них от всех! От Пашки, что каждый раз проверял крепость моих границ, от Севера, который вообще решил, что имеет власть их устанавливать. Никому я ничего не должна!

— Не твое дело, — отгрызнулась я, тут же растягиваясь в улыбке, понимая, что не смогу остановиться. — Чем поджидать меня, смотрел бы лучше за своей девушкой. А то, кто знает. Может пока ты здесь, она в постели твоего лучшего друга окажется.

— Что ты несешь?

Я ухмыльнулась.

— А может, это у вас любовь такая, прогрессивная, а Север? — съязвила я, хотя единственный вопрос, который мечтала задать, был заключен в трех простых словах: «Вы снова вместе?».

Он окинул меня взглядом, несправедливо колючим.

— Ревнуешь к Адель, а сама за моей спиной спелась с баскетболистом, — раздраженно выплюнул он.

— Не с кем я не спелась.

— А это что? — кивнул он на стоящий у моих ног подарок.

— Сам не видишь?

— Плед? — ошарашенно спросил он. — Какого черта он подарил тебе плед?

— Это не от него. От его мамы. На день рождения. 

— Черт, день рождения…

Он запустил ладонь в волосы. Закрыл глаза.

Я не ждала от него поздравлений. Он ведь не знал. Но почему-то такая мелочь вдруг разрослась между нами словно огромная стена, которая с каждой секундой молчания становилась все больше.