Пари на мажора

Конечно, это ничего не значит, но…

У него такая красивая улыбка.

24.

– Знаешь, Мамаева, мне кажется, что ты слишком плохо на меня влияешь. Нервным становлюсь. Агрессивным, – наклонив голову, продолжил он. – Думаю, если пойду еще раз выкидывать сломанный стол, то на обратном пути заскочу к твоему бывшему и сломаю ему парочку костей. Может, и все. Всё зависит от тяжести стола.

Я сглатываю ком в горле, который стал размером с воздушный шарик. Внутри все сжимается. Дыхание сбивается, а голова начинает кружиться.

Надо собраться.

Нельзя превращаться в лужу. Потом. Когда дома буду. Одна, чтобы никто не увидел этого жалкого зрелища.

Честно, сложно.

Я ему хочу сказать, что в наше время только дураки кулаки в ход пускают, а он мне говорит, что хочет до бывшего моего добраться. Как тут сконцентрироваться?

Еще бы сказал, что он из-за меня Прокудина скрутил. Окончательно добил бы.

Стоп!

А может…

– Это я влияю? Так говоришь, будто из-за меня чуть Прокудина без руки не оставил. Я, между прочим, не до такой степени и дура. Понимаю, что у вас свои терки еще до меня были. А бывший… Я о нем и не думаю. Ты его чаще вспоминаешь.

– Ничего не могу с этим сделать. Прибить хочется.

– Почему? То есть забудь. Он этого не стоит. И вообще, в цивилизованном обществе люди давно решают свои проблемы посредством разговора. Необязательно давать волю кулакам. Одного скрутил, второго, а на третий раз скрутят тебя. Да так скрутят, что живого места не останется. Хорошо будет? Потом твоя мама мстить начнет, и, к моменту, когда тебя из больнички выпишут, пойдешь сразу же сухари для нее сушить. Головой думай, прежде чем что-то сделаешь. Взрослый же парень, а мыслишь как ребенок.

– Как запричитала. Смотри, Мамаева, я ведь могу подумать, что я тебе небезразличен.

Подняв голову, он, наверное, только сейчас понял, что лифт давно уже остановился.

Мы вышли, и, по-хорошему, мне надо было не вестись на провокацию и промолчать, но я не смогла.

– Мне небезразличен твой нос, – шепотом сдала себя. – Красивый же. Жалко будет, если сломают.

– Ну, я же тебе чай заваривал, когда ты болела. Так и ты будешь. А насчет носа моего не переживай, он крепкий. Да и Прокудин давно нарывался. Зато больше он к тебе не рискнет подкатывать.

Корнеев на мне метку поставил, что ли?

– С чего ты решил, что он подкатывал?

– Не слепой. Он и на пьянке Сухого пытался, но Гуляева ему помешала.

Получается, Мирон тогда заметил?

Это же…

Визжать можно или лучше сдержать порыв?

– А я думала, ты в тот момент по Оле своей скучал и никого вокруг не замечал, – задрав голову, выдала я. – Избавился от девчонки, а она, может, хотела продолжить веселье.

– Вот про нее чаще всего ты вспоминаешь.

Ох, черт.

Он ведь прав.

Я же про нее всегда говорю. Да и думаю. Она там хоть живая или от икоты в мумию превратилась?

– Я не ревную, – выпалила и тут же пожалела о сказанном.

Додумалась же сказать такое Корнееву. Еще и так громко.

– А кто про ревность говорил? М?

Теперь получается, что он меня подловил. Мне ведь даже в ответ сказать нечего. Любая фраза будет выглядеть как оправдание.

– Никто не говорил, – бурчу себе под нос. – Тебе послышалось, Корнеев. Глюки. Такое случается, если долго ромашки нюхать.

– Ромашки нюхать?

– Ага. Они уже давно должны в вазе стоять, а ты их в подъезде сушишь.

Хоть на Мирона я не смотрела, но чувствовала на себе его взгляд.

– Пошли.

Наконец-то! Сразу бы так. Мне бы не пришлось тогда краснеть за свои слова. А то…

Успела накрутить себя, теперь жутко нервничаю. Тысячу раз была в этой квартире, но сейчас будто впервые. Мирон уже внутрь вошел, погремел на кухне, а я все так же и продолжала дверь подпирать, не решаясь войти. Минуты три точно стояла, пока он за мной не вернулся.

– Можешь выдыхать, я спас твой веник, – гордо сообщает он. – Ты проходить будешь или мне в коридоре придется тебя развлекать?

Минутку! И еще одну. Нужно время, чтобы до моего мозга информация дошла.

Корнеев меня развлекать собрался?

Сам?

Вот прям сам?

– А где твоя мама?

Чудо случилось, раз я спросила спокойным голосом, будто не была в шоке от его слов.

В душе-то у меня птички уже припев своей песни допевали.

– Спит, – коротко бросает он и выжидающе смотрит мне прямо в глаза.

Громко выдыхаю, и все-таки скидываю обувь. Вот мы и остались одни. Опять.

До кухни мы доходим молча.

Я сажусь на стул, со слюнями во рту разглядывая печеньки в вазе, уже представляя, как буду сейчас их запивать вкусным чаем, но тут выясняется, что Мирон тоже поглазеть любит, потому что он садится рядом.

– А ты чего? – смотрю на него, как обезьяна на огурец.

– Что?

– Я думала, ты чаем займешься.

Зачем, спрашивается, мы сюда пришли? Посидеть? Не хочу обидеть тетю Наташу, сказав, что у нее со вкусом проблемы, но кухонные стулья жуть какие неудобные. Если посидеть, то я бы диван предпочла.

– Мамаева, у тебя совесть вообще есть? – возмущенно фыркает Мирон. – Или ты ее на цветы свои обменяла? Чаем я вчера занимался, все пальцы в волдырях из-за этого. Теперь твоя очередь. Меня ты в эту чайную секту еще раз не загонишь.

Не, это нормально? Что за дела? Два раза чай принес и теперь герой? Так получается? Или он думает, раз мужик, то и делать ничего не обязан?

Так я быстро его жизни научу.

– Не придумывай, Корнеев. Нет у тебя никаких волдырей. Будь они, ты бы так резво Прокудина не схватил. Визжал бы как девчонка. Но ты же не визжал. Поэтому поднимайся и выполняй обязанности хозяина квартиры. Не мне же хозяйничать на чужой кухне. А то расскажу твоей маме, что ты отказался за мной ухаживать. Влетит тебе.

– Не расскажешь. А я здесь давно уже не живу.

– Я знаю, что не живешь. Была у тебя дома. Если ты не забыл. Но кухня твоих родителей все равно остается твоей кухней, как и все остальное. Поэтому – вперед.

Корнеев и бровью не повел.

– Ты здесь бываешь чаще, чем я. Получишь ключи, будем на равных.

Нет, ну что за человек? Мне кто-нибудь объяснит?

Наглый такой.

Развалился, а мне его обслуживать, что ли?

Дожили.

Схватив печеньку и быстро закинув ее в рот, демонстративно медленно поднимаюсь, смотря на Корнеева. А он с меня глаз не сводит, взгляд его так и говорит, мол, быстрее давай, мое терпение трещит по швам.