Парижане. История приключений в Париже

«Кондор» взлетел из Ле-Бурже в десять часов утра. Фюрер приказал пилоту сделать несколько кругов над городом. Они увидели, как солнечный свет охватил синестальные изгибы Сены, что дало возможность точно понять, где все располагается по отношению ко всему остальному: острова, собор Парижской Богоматери, Эйфелева башня, Дом инвалидов.

В последний раз Париж пропал в летней дымке. Теперь в окнах появлялись только леса и поля. Фюрер стукнул кулаком по подлокотнику и сказал:

– Это было событие!

Радость оттого, что он увидел легендарный город, перевесило разочарование (он представлял себе все гораздо величественнее, чем это было в реальности), и его явные недостатки каким-то образом усилили его оценку и заставили с нетерпением ждать, когда он сможет изучить модель Берлина свежим взглядом. Единственное замечание было сделано Германом Гислером, который сказал фюреру, что он на самом деле совсем не видел Парижа, поскольку что такое город без жителей? Ему следовало бы посетить его во время выставки 1937 г., когда он был полон людей и уличного движения. Фюрер согласно кивнул и сказал:

– Могу себе представить.

Вернувшись в «Волчье ущелье», во время прогулок по лесу фюрер поделился своими мыслями с Гислером, Брекером и Шпеером. Пока его впечатления были еще свежими, он принял решение, которое показывало, что даже в отсутствие населения Париж оказывал мощное воздействие на всякого, кто его видел. Он часто рассматривал возможность того, что город придется уничтожить, но теперь решил не уничтожать его – ведь, как он сказал Шпееру в тот вечер в доме священника:

– Когда мы закончим с Берлином, Париж будет всего лишь тенью, так что зачем нам его уничтожать?

Когда профессор Брекер начал в 1971 г. записывать знаменательные события своей жизни, он обнаружил, что его впечатления об этой небольшой поездке даже более яркие, чем о его молодости, проведенной на Монпарнасе. Эта исчезающая череда серых монументов и кадры кинохроники, изображающие его стоящим рядом с фюрером, были для него более реальны, чем его собственные впечатления от города. Как он рассказывал своим друзьям, он был благодарен за возможность своими глазами увидеть фюрера с такой стороны, с какой мало кто его видел, – Гитлера, который на несколько часов отрешился от военных забот и гор документов, под которыми, если верить Брекеру, его враги пытались похоронить его амбиции. Даже когда монументальные статуи и барельефы, которые он создал по указанию фюрера, были еще скрыты в камне, он вспоминал, как великолепно архитектура Парижа выражала преемственность европейской цивилизации, когда внимание не отвлекалось на людей и движение транспорта. Он цеплялся за свои воспоминания, как за тайное сокровище, все эти трудные годы, когда, как с улыбкой предсказал Шпеер, прощаясь с ним на руинах Берлина в 1945 г., «даже собака не будет брать пищу из твоих рук».

Оккупация

1

Говорят, что дети, живущие в городах, растут быстрее, чем другие дети. Почти каждый день они видят и слышат необычные вещи, и, даже если в них разовьется дух безразличия и они попытаются быть малозаметными, их заведенный порядок и убеждения всегда будут находиться под ударом. Ежедневная поездка на автобусе внезапно может стать опасным приключением, а головоломка улиц между домом и школой – превратиться в лабиринт с привидениями. Жизнь целого квартала может быть омрачена злобной собакой, дружелюбным нищим, окном в подвал, ошеломляющей карикатурой на стене или любым из миллиона предметов и существ, из которых состоит маршрут любого ребенка. Родители могут жаловаться на «все то же самое изо дня в день», но каждый ребенок знает, что город все время меняется, и даже вещи, которые не меняются, могут выглядеть по-разному сегодня и завтра. Родители не являются авторитетом в бурной жизни столицы. Здесь есть много всего, чего они не замечают или пытаются не замечать, потому что даже самый благожелательный родитель не хочет заново пережить ужасы детства.

Так много необычного происходило в Париже в те тяжелые годы, что парижские дети, должно быть, выросли даже еще быстрее, чем обычно. Но они выросли только в одном-единственном смысле. Статистика показывает, что детское население в целом на самом деле становилось меньше ростом и весом. Розовые пилюли витаминов и богатое белком печенье «Петен», которые выдавали в школе, не имели заметного эффекта, и матери могли лишь маскировать извечную брюкву под что-то более соблазнительное или подавать фасолевый суп один день с фасолью, а другой – с каштанами.

Мальчики и девочки, пребывавшие в постоянном состоянии голода и гастрономического разочарования, были более обычного чувствительны к обманам и изменениям города. В обычных обстоятельствах они вскоре стряхнули бы с себя мелкие невзгоды городской жизни, но пустой желудок отвечал зловещим урчанием на каждое мелкое неудобство. В киосках на бульварах, обычно торговавших волчками и конфетами, теперь продавались ужасные вещи вроде разговорников и наборов для починки велосипеда. Почти мгновенно детская экономика рухнула. Цены на почтовые марки и модели машин быстро достигли слишком высокого уровня, чтобы их можно было себе позволить; некоторые магазины игрушек закрылись, а их владельцы уехали. Появилось так много неприятных правил и ограничений, что трудно было поверить, что маршал Петен (с июня 1940 г. премьер-министр коллаборационистского правительства Франции, призвавший французов сотрудничать с оккупационным режимом Германии. – Пер.), известный своей любовью к детям, в курсе того, что происходит в Париже. Пруд Пале-Рояля пересох, и мальчику, который всегда приходил туда с лодочкой из жестяной банки из-под сардин, теперь приходилось идти в сады Тюильри, где озеро было слишком велико для маленькой лодочки. Другие дети приходили в парк и обнаруживали, что дерево, по которому они любили лазать, срублено на дрова. Нормирование продуктов питания влияло на жизнь детей столь многими способами, что никакая статистика не могла скрыть те страдания, которые оно вызывало. Когда снашивались башмаки, к ним приходилось приделывать неудобные деревянные подметки «Смелфлекс» или носить неуклюжие сабо, в которых было невозможно бегать. Куклы были вынуждены обходиться той одеждой, которая у них уже была, а у некоторых больших кукол даже отобрали их одежду.

Дети, которые никогда не были привередами в еде, обнаружили, что сладости имеют горький вкус, будто кто-то сыграл с ними такую шутку. Перед красивыми пирожными и пирамидами фруктов в витринах магазинов стояли таблички etalage factice – это означало, что они ненастоящие. Ничто уже не было тем, чем казалось. По всему городу появились новые вывески со словами, которые ничего не означали, казались написанными неправильно или перепутанными с настоящими словами, вроде «Большой Париж» или «Солдатен-кино». Некоторые слова были слишком длинными и поэтому были написаны очень маленькими буквами, чтобы поместились на вывеске. Эти вывески устанавливали немцы, которых называли бошами, и обычно именно их винили во всем плохом, хотя иногда на их месте оказывались англичане или евреи. Самое плохое было то, что матери и отцы почти всегда были в дурном настроении, потому что им приходилось стоять в очередях за всем или потому что у них постоянно заканчивались сигареты.

Жизнь при бошах была, вероятно, тяжелее для старших братьев и сестер, которые помнили, как все было до войны. Дети, которые только пошли в школу, считали, что некоторые новшества очень захватывающие.

Один мальчик, который жил около Дома инвалидов, видел, как взрывали динамитом статую генерала, а куски камней разлетались над соседними домами. Некоторым детям нравилось наблюдать за длинными лучами прожекторов, шарящими по ночному небу, и красными огнями, падающими вдали, а еще им нравилось подражать звуку сирен. Когда часы перевели на час вперед, всем приходилось ходить в школу с фонарями, и яркие круги, которые двигались, приплясывая, по улице, выглядели как сказочная процессия. Дни рождения часто оставляли чувство разочарования, но многим детям, которым никогда не разрешали иметь домашних животных, стали дарить морских свинок. Некоторые парижане даже держали кроликов в ванне, которых нужно было кормить травой из парка. Одна девочка, которая жила в жилом районе в Бельвиле, знала женщину, чей кролик съел ее продуктовые карточки, когда та отвлеклась, и эта женщина сказала, что она, по крайней мере, без тяжелого чувства перережет кролику горло и бросит его в кастрюлю с морковкой и брюквой.

И хотя большинство родителей продолжали говорить, что жить становится все тяжелее, только через два года такой жизни многие дети – особенно те, которые жили в определенных районах города, – начали понимать, что дела действительно идут все хуже.

Однажды той весной в тысячах домов по всему Парижу были вынуты из розеток и забраны все радиоприемники вместе со всеми велосипедами, которые хранились на лестничных площадках, прикованные висячими замками, потому что вокруг было много велосипедных воров. Были отключены телефоны, а так как детям не разрешалось пользоваться телефонными будками или ходить в кафе, то единственным способом попросить живущих в сельской местности родственников прислать провизии было воспользоваться одним из тех писем, в которых слова были уже напечатаны: «В семье… все в порядке»; «…ранен…убит…в тюрьме»; «…нужны продукты… деньги» и т. д. Но им не разрешалось покупать марки, чтобы наклеить их на конверт. Воскресенья стали скучными, потому что семьям не разрешалось ходить в парк, на игровую площадку, в бассейн или даже на рынок или в какой-нибудь музей; они не могли даже навестить родственников в больнице (хотя детям по-прежнему приходилось ходить в школу). Они не могли пойти ни в театр, ни в кино, что означало, что они не увидели Шарля Трене (французский шансонье, 1913–2001. —Пер.), исполняющего «Парижский романс».

Стало трудно придумать, чем заняться помимо чтения книг, и даже это стало трудно. Мальчику по имени Жорж, жившему в третьем округе, пришлось отнести все библиотечные книги назад в городской муниципалитет. Библиотекарь, которую звали мадемуазель Буше, увидела, что он вошел с книгами, и сказала ему:

– Тебе нравится читать, да?

Жорж кивнул.

– Думаю, тебе хотелось бы продолжать читать, верно?

– Да, – сказал Жорж, – но мне теперь не разрешают.

Тогда она сказала ему шепотом: