Парижане. История приключений в Париже

Что бы ни было у них на уме – оставленная или пылко ожидаемая возлюбленная, излишества Парижа или нарастающее однообразие провинции, – все, кроме самых невинных или спокойных путешественников, которые сели в карету, направляющуюся в восточном направлении, разделяли одно и то же опасение, особенно если им не удалось забронировать место на утренний рейс, и они были вынуждены покидать Париж, когда на бульварах загорались фонари.

Подобно другим пассажирам, они осматривали экипаж и лошадь, оценивали упругость ремней, удерживавших их багаж, и оглядывали возницу на предмет признаков опьянения. Они вглядывались в прямоугольник неба над крышами и беспокоились насчет погоды и состояния дорог. Когда форейтор звал их занять свои места в экипаже, они замечали возраст, род занятий, размер и запах своих спутников и готовились к деликатным переговорам, результат которых определял их отношения в течение последующих четырех-пяти дней.

Наряду со всеми этими жизненно важными соображениями, у путешественников, отъезжавших в восточном направлении, была дополнительная причина для беспокойства. Выехав из Парижа через ворота Сен-Мартен, их карета должна была следовать вдоль канала Урк через плоскую равнину с церквями и красивыми виллами. Через сорок минут после начала путешествия они должны были добраться до небольшой деревушки Бонди, которая стояла на краю вызывающего улыбку ландшафта с тропинками и лугами между Сеной и Марной, куда парижане выезжали на прогулки и пикники. Затем после шато и стоянки на почтовой станции они должны были въехать в край лесистых холмов, которые, подобно какому-нибудь жуткому медвежьему углу, избежали влияния цивилизации.

И хотя хватало меньше получаса, чтобы пересечь лес Бонди в почтовой карете, он был большим темным пятном в представлении парижан. Это было одно из тех полупридуманных мест, вроде ущелий Ольюля на дороге из Тулона в Марсель или пограничных перевалов в высоких Пиренеях, которые заставляли городских жителей чувствовать себя в безопасности в своей кишащей преступниками столице. Находясь на расстоянии едва двух лиг от сияющих огнями бульваров, лес Бонди, по общему мнению, был полон разбойников, которым ничего не стоило перевешать пассажиров дилижанса на импровизированных виселицах ради нескольких монет и безделушек. С 675 г., когда в этом лесу были убиты король Шильдерик II и его жена Билишильда, от рук разбойников с большой дороги погибло так много путешественников, что лес Бонди стал в языке синонимом «притона воров». Именно там с героинями романов маркиза де Сада происходили всякие чудовищные вещи, и не проходило года, чтобы лес Бонди, раскрашенный в декорациях черной и зеленой краскими, не появлялся бы на сцене какого-нибудь бульварного театра как фон, вызывающий воспоминания о еще одной несчастной девушке в белом.

Ужасы леса Бонди были, без сомнения, преувеличены, но возницы и их пассажиры всегда были рады побыстрее проехать его, и, лишь когда деревни Ливри и Клиши оставались позади, пассажиры принимались за съестные припасы, взятые с собой в дорогу из Парижа, и начинали петь песни, которые должны были скоротать бесконечную дорогу.

И хотя они частично ошибались в объекте страхов, страхи все же не были совсем уж безосновательными. Лес Бонди когда-то был частью двойного пояса лесных массивов, которые снабжали Париж древесиной и топливом и обеспечивали ему иллюзорную защиту от нападений. За лесистыми границами Иль-де-Франс (историческая область Франции в центральной части Парижского бассейна между реками Сена, Марна и Уаза. – Пер.) располагались продуваемые ветрами равнины Шампани и Лотарингии, а за ними – обширное пространство, растянувшееся до Азии, откуда приходили варвары и чума. В 1814 г. именно с поросших лесом высот Ливри и Клиши казаки впервые увидели Париж, и именно в Шато-де-Бонди царь Александр с угрозой напомнил городской делегации о ничем не вызванном нападении Наполеона на Москву. Более чем полвека спустя прусская армия опустошила эти же леса и деревни и окружила беззащитный город.

Не считая кузнецов и трактирщиков, которые занимались своим ремеслом вдоль почтовой дороги, жители этих мест оставались такими же темными, как и дикари в далекой колонии. Парижане, знавшие каждый камень в мостовой своего квартала и замечавшие малейшее изменение в повседневной жизни соседа, имели самое смутное представление о жизни людей за пределами столичных бульваров. Обитатели лесов впервые появились в поле зрения парижан накануне революции, когда каждые город и деревня королевства могли выразить свои обиды и недовольство. У жителей деревень, расположенных рядом с лесом Бонди, как оказалось, тоже были свои страхи. Они постоянно находились в опасности умереть голодной смертью. Дороги к местным рынкам были не пригодны для езды по ним на протяжении полугода; лошади, охотничьи собаки, свиньи и кролики богатых землевладельцев уничтожали их посевы, а сами жители несли бремя тяжелых налогов. Жители Ольне-ле-Бонди жаловались, что их собственность не признается: «Кажется только справедливым, чтобы каждый человек был свободен в своей усадьбе и не страдал от вторжений».

Даже на заре индустриального века лесные деревни были нелюбимыми спутниками большого города. Они чувствовали его притяжение, но не тепло. Париж всегда страшился своих пригородов. Эксплуатируя их труд и ресурсы, город пытался держаться от них на расстоянии и даже совершенно упразднять их. В 1548 г. Генрих II приказал, чтобы новые дома в предместьях Парижа были снесены за счет их владельцев. В 1672 г., когда было уже слишком поздно мешать предместьям постепенно пробираться в сельскую местность, все строительство за внешним периметром города было запрещено. Боялись, что Париж постигнет судьба древних городов, которые разрослись до столь огромных размеров, что в них стало невозможно поддерживать порядок. Но богатство и потребности Парижа влекли в него все большие армии чернорабочих-мигрантов. Они прибывали по дорогам, каналам и железным дорогам, которые сходились в столице, как спицы в колесе. Они ремонтировали и обслуживали город, который обращался с ними как с рабами. Когда в 1840-х гг. вокруг Парижа появилось кольцо укреплений, стихийно возникшая зона перенаселенных пригородов быстро заполнила пространство между укреплениями и старой стеной. Чтобы нейтрализовать угрозу общественному порядку, в 1859 г. новые пригороды были включены в черту города. Но он по-прежнему продолжал расти, и каждый год еще одна группа ферм, молочных хозяйств, виноградников и огородов поглощалась этой волной.

Находясь за пределами столицы, деревни Клиши, Ливри, Ольне и Бонди сохраняли свой сельский колорит. Последние разбойники с большой дороги были казнены в 1824 г., да и к этому времени их бизнес стал приносить меньший доход: железные дороги лишили восточную дорогу транспорта, и большинство чужаков, проезжавших через эти деревни, были частью исчезающего мира. Они следовали гораздо более древними маршрутами в поисках помощи, которой современный город не мог им дать. Они приезжали в качестве паломников в лесную часовню Нотр-Дам-дез-Анж, куда в свой день рождения в 1212 г. со вспышкой света с небес спустилась Дева Мария и спасла трех торговцев от разбойников. Обнаружилось, что ручей, протекавший поблизости, обладает чудодейственной целительной силой. Даже когда разбойники стали так же редки, как волки, было легко представить себе эти деревни такими, какими они были тысячу лет назад. На самом деле этот район мог бы полностью избежать поглощения городом, если бы не административное решение, которое сделало лес Бонди местом, которого следовало действительно бояться.

На протяжении веков главные скотобойни и мусорные свалки занимали место, где находилась виселица Монфокон (огромная каменная виселица, построенная в XIII в. во владениях графа Фокона, на которой одновременно могло быть повешено пятьдесят человек. – Пер.) – массивная средневековая башня с зияющими окнами, в каждом из которых на цепи висел труп, терзаемый воронами. По мере разрастания города в сторону нынешнего парка Бют-Шомон (на северо-востоке Парижа. – Пер.) и деревни Ла-Вийет, росло и количество мусора вокруг него, и смрад стал невыносимым. В 1817 г. было принято решение переместить скотобойни в Обервийе, а гниющую гору отбросов – в пользующийся дурной славой лес Бонди. К 1849 г. каждый день из Парижа по каналу Урк стали выходить длинные тяжелые баржи, чтобы сбросить городские экскременты в Бонди.

Лишь спустя несколько лет, в течение которых мусор сплавляли по воде в лес, опасность стала очевидной. Бонди снова стал представлять угрозу на северо-восточном горизонте, словно административное удобство стало нечаянным слугой древнего проклятия. В 1883 г. группа озабоченных граждан предупредила власти о новой угрозе с помощью книги под заглавием «Загрязнение Парижа». Каждый год с наступлением теплой погоды северо-восточные кварталы Парижа окутывал мерзкий смрад. На обложке книги был изображен город, разделенный на двадцать округов. Небольшой черный прямоугольник в правом верхнем углу с надписью «Бонди» подвергал Париж вредоносному излучению. Пять округов, обращенных к Бонди – десятый, одиннадцатый, восемнадцатый, девятнадцатый и двадцатый, – были окрашены черным; другие были серыми или белыми, в зависимости от того, на каком расстоянии они находились от источника инфекции. Внутри книги эта диаграмма появлялась снова, на этот раз вместе с небольшой таблицей, показывающей цифры ежегодной смертности, включая самые высокие показатели в округах, ближе всего расположенных к Бонди, и краткой подписью: «Эта карта говорит сама за себя».

Старый лес Бонди казался жалким в сравнении с современным, который убивал парижан тысячами. «Чистильщики канализационных водостоков, живодеры и промышленные рабочие наводнили Париж и богатеют за его счет». А кем были те смертоносные паразиты, которые жили в губительной для здоровья местности в проржавевших, разрушенных домах, где нормальные люди чувствовали позывы к рвоте, как только делали вдох? Кто-нибудь видел их документы? Согласно этой книге, незарегистрированные рабочие, которые жили за счет городских отбросов, были «мигрантами-иностранцами, главным образом немцами и люксембуржцами сомнительного происхождения»… Было не ясно, то ли угроза Парижу исходит от его собственных нечистот, то ли от чужестранцев, которые их перерабатывали.

В 1911 г., бросив вызов зловонию, один этнолог решил посмотреть, что осталось от старого образа жизни. Он отправился в лес Бонди в годовщину рождения Девы Марии. Там, между деревнями Клиши и Монфермей, он обнаружил паломников, которые по-прежнему стекались к небольшой часовенке Нотр-Дам-дез-Анж. Но древние традиции были заражены – или так показалось этнологу – тем, что он принял за современный мир. Нигде не бросалась в глаза простая набожность средневековых крестьян. Тошнотворный запах жареной пищи висел над деревянными лачугами, в которых разместились паломники, а многих верующих вдохновляло явно что-то другое, но не религиозное усердие: «Можно быть совершенно уверенным в том, что для большинства из тысяч людей, которые посещают часовню, вода чудодейственного источника не является главным источником питья». Сама часовня недавно была ограблена, что, по-видимому, доказывало, что ничего святого уже не осталось.