Патриарх Никон

Красноречивую женщину, умевшую прекрасно говорить, Борис Иванович слушал со вниманием.

— С любым из наших попов твоя жена поспорить может, — сказал Глебу как-то старший Морозов. — Откуда у неё только берётся всё это?

И он, возвращаясь домой, с сожалением сравнивал свою жену, Анну Ильинишну, сестру царицы, тоже красавицу, со своею снохою.

— Эх, Ильинишна, езжай-ка ты почаще к Федосье Прокопьевне, её послушай.

Анна Ильинишна послушно исполняла мужнину волю, ездила в дом младшего Морозова и беседовала с его женою.

Встречались обе снохи приветливо, разговаривали подолгу, но дружбы между ними не было. Прозорливый Борис Иванович догадывался об этом, но Глеб ничего не замечал.

Вскоре большая радость случилась в морозовском доме: молодая боярыня родила сына Ивана.

Бездетный во время тридцатилетнего первого брака, Глеб Иванович обезумел от радости.

— Слышь, брат, на старости лет до какой радости-то дожил, — говорил он Борису, — сына Бог дал родного! Не умрёт наш род, отпрыск есть! Стар вот только я, — не поднять Ивана, не видать его большим!..

Младший Морозов печально умолкал.

Вещие предзнаменования и предчувствия не проходят бесследно.

Глеб Иванович томился каким-то предчувствием, ожиданием скорого конца.

Однажды, разговаривая с царём Алексеем Михайловичем, он совершенно неожиданно произнёс:

— Скоро, скоро, великий государь, я с тобой расстанусь...

— Ни за что, государь великий, я тебя не покинул бы волею, а неволею должен буду!

— Кто же тебя, боярин, неволит?

— Смерть! — глухо произнёс старик, — сторожит она меня, дожидается.

— Аль занедужилось тебе, Иванович, что о смерти заговорил? — участливо спросил царь.

— Недуга особого, государь, не чувствую, а всё точно во мне замерло, всё не стало мило, тоска вот так сердце и щемит.

— Не спослать-ли к тебе лекаря моего, Готфрида? — снова спросил Алексей Михайлович.

— Куда его, царь милостивый, — не нужно, — вспомнив о лечении царским врачом своей первой жены, промолвил Морозов.

— Так отдохни дома, — участливо сказал царь, — пройдёт!

Но тяжёлое настроение, овладевшее им, не проходило, он затосковал ещё сильнее.

— Помни, Федосья Прокопьевна, — говорил он жене, — всё исполни, что я про сына, про Ивана, тебе сказывал! Старину чти, новшеств бойся, не доведут до добра они! Живи благообразно, как и ныне живёшь, не уклоняйся от установлений, что нам положены изстари!

Глеб день ото дня становился всё молчаливее и мрачнее.

Чувствовалось, что какой-то неизвестный недуг овладел боярином.

Богомольный от самых юных лет, Глеб Иванович всё время шептал молитвы, перебирая чётки.

Встревоженный болезнью Морозова, приказал Алексей Михайлович послать к боярину немца Готфрида.

Послушный приказниям царя, Морозов дал себя осмотреть и, когда лекарь после осмотра шутливо заметил: — «Не важен недуг твой, скоро на ноги встанешь», — боярин недовольно взглянул на немца.

— Ничего ты, мейстер Готфрид, не разумеешь, как и тогда, когда жену мою покойную пользовал: смерть моя уже близка, я чувствую, что она у порога!

Обидевшийся Готфрид, не дав никакого лекарства, ушёл.

На другой день к вечеру Глеб Иванович скончался.

IV

Не растерялась молодая вдова после смерти мужа: она ожидала её и была приготовлена самим Морозовым.

Ещё до выхода замуж за Морозова, Федосья Прокопьевна, как и сестра её Авдотья, исповедывались у протопопа Аввакума.

В то время Аввакум был очень близок к царскому духовнику отца Стефану Вонифатьеву и благодаря этому был принят в доме у Соковниных.

Умело влил этот наставник в чуткое сердце обеих девушек привязанность к постнической жизни, к добродетели и воспитал крепкие, верующие характеры.

Сильнее его влияние сказалось на боярыне Морозовой.

Понемногу она начала уклоняться от посещения царских палат, ссылаясь на недавнюю смерть мужа, на своё горе по нему, на своё вдовство.

Царь и царица верили этим причинам, и Алексей Михайлович однажды даже сказал царице:

— Навестила бы вдову Глеба Морозова: сказывают, убивается она по нему, утешила бы!

На другой день тяжёлая карета царицы была на дворе Морозовского дома.

Федосья Прокопьевна с почётом приняла высокую гостью, почтительно выслушала всё, что Мария Ильинишна говорила в утешение. На замечание последней, отчего она не бывает во дворце, отозвалась:

— Прощения прошу, матушка-царица, не могу управиться всё ещё с хозяйством после покойного Глеба Ивановича.

— Дело не женское, не лёгкое, — задумчиво проговорила царица, — ты бы, Федосья Прокопьевна, деверя своего, Бориса Ивановича, попросила тебе помощь оказать.

Морозова низко поклонилась гостье.

— Спасибо ему, он меня, сирую вдову, не оставляет! — прошептала она в ответ.

Долго ещё не являлась в царских палатах молодая вдова, пока, наконец, сам Алексей Михайлович не спросил у своего наставника:

— Долго же сноха-то твоя по мужу горюет! Борис Иванович, скажи-ка ей, чтобы к нам сюда пожаловала, мы ей здесь женишка подыщем, — не всё же вдовою оставаться; баба молодая, лепоты изумительной!

Морозов передал приказ царя снохе.

— Нужно царской воле покориться, Федосья Прокопьевна, — сказал он ей.

И Морозова покорилась ей.

V

Богатая карета Морозовых подъехала к крыльцу и Федосья Прокопьевна, усевшись в неё, отправилась в царские палаты.

Не хотелось ей шумного выезда, как раньше при покойном муже, но обычай старой Москвы не позволял ей поступить иначе и, скрепя сердце, Морозова должна была соблюсти его.

С шумом, грохоча тяжёлыми колёсами, звеня бубенцами, которыми затейливо была убрана конская сбруя, выехал из ворот Морозовского дома парадный поезд боярыни.

Сзади и около кареты бежало более сотни Морозовской дворни.

Медленно катилась тяжёлая карета, ведомая двенадцатью конями, по узким улицам первопрестольной, обращая на себя общее внимание.

— Честная вдова Морозова к царице на поклон поехала, — говорили прохожие.

О приезде Морозовой Марья Ильинишна была предупреждена Борисом Ивановичем.