Патриот. Жестокий роман о национальной идее

Люди могут простить немногое. И уж точно никто из них не может простить возвышение другого, считая, что тот такого взлета недостоин. Иными словами, люди завистливы, но боятся в этом признаться напрямую до поры, предпочитая петь коллективные дифирамбы предмету тайной зависти. Но когда появляется хотя бы малейший повод, ничтожный компромат и кто-то берет на себя миссию произнести первое ругательное слово, то мгновенно начинается цепная реакция, и тогда поговорка «пошло говно по трубам» становится актуальной и злободневной. Вчерашние поклонники готовы смешать предмет обожания с прахом и долго еще мочиться и испражняться на поверженного идола, выкрикивая заветные слова: «Сдохни, гнида!» В случае со Свином все произошло именно по такой схеме: его принялись буквально рвать, и никто даже не стал задавать ему вопросов о том, подлинна ли справка, как может сам Алик прокомментировать все это безобразие и была ли вообще девочка. Почему? Да потому, что в Интернете полно самых разных людей, степень осведомленности и влияния которых зачастую превосходит содержание их ничего не говорящих ников. Во всяком случае, представители массмедиа, которые пекутся о репутации, пусть и во многом подмоченной, своих телеканалов, журналов и газет, в Интернете, по большей части живут и живо друг с другом общаются. Предложения от телеканалов, журналов и газет перестали поступать к Алику одновременно и навсегда. Тому, кто запустил в Сеть компромат на Свина, уже вообще ничего не надо было делать, всю остальную работу кто-то доделал за него. Этот кто-то разыскал ту самую девочку, ставшую уже вполне взрослой девушкой и даже вышедшую замуж. За кого? Да так, мелочь, всего-то-навсего какой-то акционеришка нефтяной, что ли, компании. И вот этот акционеришка, с восьмизначным валютным счетом и всем, что к нему полагается, узнал от своей обожаемой и рыдающей у него на плече супруги о том, что произошло с ней в возрасте одиннадцати лет и кто был тем самым горе-дефлоратором. Супруг был человек не то чтобы злой или там, скажем, мстительный, хотя этих качеств у него было достаточно, но в силу своего довольно высокого положения в обществе он был вхож в такие кабинеты, в которых никогда не доведется побывать девяноста девяти целым и девяноста девяти сотым процента граждан нашей большой страны. Он лично провел полдня на телефоне, закрывшись у себя в кабинете, он довольно тщательно исследовал Интернет и по завершении сбора информации позвонил не кому-нибудь, а генералу Пете, которому когда-то где-то был представлен и даже получил от генерала Пети визитную карточку. Генерал Петя его внимательно выслушал, попросил никаких резких движений не предпринимать, пообещал сам во всем разобраться и так как был он человеком творческим и непосредственным, то придумал кое-что такое, о чем речь пойдет буквально через несколько строк.

Алик как мог оборонялся от обвинений. Он даже нанял какого-то пройдоху юриста, вмиг сочинившего ему «лагерную легенду» под статью «мошенничество», но это никаких ощутимых результатов принести уже не могло: фамилия Бухиев была вычеркнута из списков. Тех самых, по которым в порядке живой очереди публичные люди, звезды, звездочки и звездишки, получают порции поддерживающего их статус и такого нужного им пиара. Алик по нескольку раз в день звонил Гере, ныл, канючил, просил помочь, повлиять, но Гера понял, что лучше ему вообще не вмешиваться в эту ситуацию и предоставить Бухиева самому себе. Сперва он отвечал какими-то неопределенными фразами, а позже и вовсе перестал брать трубку мобильного и попросил секретаршу, чтобы она всегда, когда звонит Алик, говорила, что Герман находится на совещании и когда он освободится, вообще неизвестно.

Бывшая жена богопротивного телеведущего вдруг решила, что Алик вовсе не «дико интересен», а, наоборот, грубиян и быдло, что, кстати, было не то чтобы недалеко от истины, а самой истиной и являлось. Катя не стала церемониться, а просто послала Алика, притом указав ему конкретный курс следования, и укатила на своем «Мерседесе» на встречу с каким-то «дико умным» продюсером музыкальных проектов, который весьма кстати недавно развелся.

Бухиев познал боль утраты и крушения всех своих надежд. Последней каплей стал отказ магазинов реализовывать книжку с растерянным таджиком на обложке. Почему? Во-первых, ее просто перестали покупать, а во-вторых, как уже и было сказано, Интернет посещает множество народу, и владельцы книжных магазинов среди них не исключение.

Алик запил так, как не пил до этого никогда. Он напивался до умопомрачения и ловил каких-то юрких зеленых чертенят, которые так и норовили проскочить мимо его растопыренных скрюченных пальцев и при этом обидно дразнились, высунув красный, по-змеиному раздвоенный язык. Вновь осунувшийся и истончавший, потерявший свою надменную улыбку человека-сосиски, Свин шлялся по Москве и тратил последние деньги, выпивая и поедая промокашки, пропитанные раствором ЛСД. И вот однажды, когда он возвращался домой под дозой синтетически-алкогольного кайфа, то, пройдя через арку, понял, что ошибся двором, а приглядевшись, решил, что еще, по-видимому, каким-то образом оказался в прошлом времени.

Во дворе стояла черная старинная машина: блестевшая черным лаком, спицами колес и в отличном состоянии. На дверце машины был нарисован орел, державший в когтях окаймленную лавровым венком свастику. Возле машины стояли четверо здоровенных мужиков, одетых в серые шинели, перетянутые портупеями. На плечах шинелей лежало по одному витому серебряному погону, а в петлицах поблескивали двумя зигзагами буквы «SS». На головах у мужиков имелись фуражки с высокой тульей и черепом на околышах, а на ногах были обуты до одури начищенные сапоги ниже колена. Все четверо курили и весело смотрели на приближающегося Свина. Алик, пьяно улыбаясь, подошел к ним и спросил:

— Привет, пацаны. Чего, кино снимать будете? Может, тогда в массовку возьмете?

— Молчайт, шайзе! — Один из мужиков говорил с чудовищным акцентом и, протянув в сторону Свина руку в черной лайковой перчатке, скомандовал:

— Их зу немен!

Свин немецкий не понимал. Он вообще не знал никаких языков, так как образование свое закончил в каком-то классе средней школы, иначе он понял бы, что прозвучала команда «взять его», которая и была исполнена тут же. Двое здоровенных эсэсовцев схватили его под руки, а один из них что есть силы врезал Алику под дых.

— Кха-а-а, да вы чего, уроды, блядь! Вы чего делаете, суки! — Алик завертелся на месте как юла, но вырваться из стальной эсэсовской хватки у него никак не получалось. — Вы кто такие, придурки ряженые?!!

— Вир фашистен, — ответил тот, что командовал захватом Свина, по-видимому, старший офицер, и, видя, что Свин ни черта не понимает, а лишь бешено вращает глазами, кивнул четвертому эсэсовцу, до этого стоявшему в сторонке и спокойно покуривавшему: — Пауль, юбервайс!

— Коспотин обер-лейтенант кафарит тепе, што ми фашистен, — как мог перевел слова своего начальника Пауль.

— Чего?! Вы все охуели, что ли?! Хватит заниматься ерундой! Какие еще фашисты?!

— Коспотин обер-лейтенант кафарит тепе, што ми пришли са тапой и ты сейчас поетешь с нами на этой машина. Ти арестофан!

— Ладно, ребята… Вы давайте этот цирк прекращайте и отпустите меня. Шутка сильно затянулась, — взяв себя в руки, проговорил Свин. — Нету никаких фашистов, давайте отпускайте меня, а то мне домой пора. Я устал. Ай! Йоу, как больно!!!

Теперь уже другой эсэсовец несколько раз ударил Свина прямо в лицо и, видимо, перестарался, потому что Алик потерял сознание…

…Очнулся он на каком-то пустыре, видимо, то ли на окраине Москвы, то ли за городом, привязанным с заведенными назад руками к столбу линии электропередачи. Черная машина с орлом стояла неподалеку, а обер-лейтенант командовал тремя своими людьми.

— Ваффе зу безорген! — услышал ошалевший Алик и увидел, как трое фашистов достают из кобур, присобаченных к их портупеям, не что иное, как самые настоящие «люгеры» — традиционное фашистское оружие — и направляют их стволы в его, Алика, сторону.

— Эй, — прохрипел Алик, вдруг осознавший, что никакая это не шутка, а все, что происходит сейчас с ним, есть не что иное, как явь, — вас же не существует… Вас на самом деле нету…

Тот, кого звали Паулем и с грехом пополам говорящий по-русски, не опуская свой «люгер», ответил:

— Ми всекта там, кде нас помнят и шьдут. Ти посваль, ми пришли.

— Нет! Нет! Я все врал! Мне за это платили! — Алик извивался как змея, но фашисты привязали его очень крепко, как только и могут привязать эсэсовские палачи беззащитного паренька-партизана.

— Гешпрех айнсштеллен, — скомандовал обер-лейтенант. — Фояр!

Больше Алик не успел ничего сказать и последнее, что он увидел перед тем, как провалиться в какой-то холодный и, по-видимому, бездонный колодец, были три языка пламени, показавшиеся на кончиках стволов «люгеров»…

…Генерал Петя задержался на работе допоздна. Разбирал какие-то документы, кажется, отчет Счетной палаты о ревизии какого-то министерства. В отчете, как всегда, значилось, что в министерстве не все гладко с расходованием средств по назначению и бюджетные денежки ушли в основном на покупку некоторого количества дорогущих квартир для министра, двух его замов, трех их любовниц и почему-то начальника АХО, завхоза по фамилии Должиков. Генерал Петя поправил очки и пробормотал себе под нос: