Патруль времени (сборник)

Он вынул из папки пачку бумаг, выбрал несколько листов и протянул их Берку.

— Вот. Здесь — официальная просьба об отставке. Мы перешлем ее в дирекцию Галереи, и они там уладят все ваши дела. Вы должны подтвердить, что у вас нет никаких долгов и что вы не привлекались к суду за какие-либо проступки. Есть у вас таковые?

— Нет, ничего похожего, — сказал Берк, подписывая документы.

— Хорошо. И помните — никаких выкрутас, иначе мы явимся за вами.

Берк уже расстегивал молнии своего комбинезона.

— Спасибо. Я буду помнить.

Когда он спускался по лесенке к капсуле времени, Эмерсон сверху окликнул его:

— Счастливо, Джонни! И самые лучшие вам пожелания. Назовите своего первенца моим именем!

Берк так и сделал.

Перевод с английского Ф. Мендельсона.

ДЖАННИ РОДАРИ ПРОФЕССОР ГРОЗАЛИ, ИЛИ СМЕРТЬ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ [27]

Сегодня профессор Грозали был ростом куда выше обычного. Так с ним бывает всегда в дни опроса студентов. А они наметанным глазом определяют его рост — увы, он вырос не меньше чем на четверть метра. И теперь за манжетами коричневых брюк обнажилась под синими носками широкая полоска кожи.

27

Пер. изд.: Rodari G. II professors Terribilis, о la morte di Giulio Cesare. «Paese sera», № 25, 1972. c Перевод на русский язык, «Мир», 1985.

— Пропали, — вздыхают студенты. — Уж лучше было прогулять и поиграть в кегли.

Профессор Грозали перелистал классный журнал и сказал:

— Я вас собрал, чтобы узнать истину, и, пока не узнаю, никого из вас не выпущу отсюда ни живым, ни мертвым. Ясно? Итак, к доске пойдет… Посмотрим список обвиняемых: Альбани, Альбетти, Альбини, Альбони, Альбуччи. Отлично… пойдет Цурлетти.

Студент Цурлетти, замыкающий алфавитный список, обеими руками впился в парту, пытаясь отдалить роковую минуту. Он крепко зажмурился, чтобы хоть на миг вообразить себя туристом, который на острове Эльба занимается подводной рыбной ловлей. Затем все-таки поднялся, столь же медленно, как поднимаются в шлюзах Панамского канала океанские лайнеры, и поплелся к доске, спотыкаясь на каждом шагу.

Профессор Грозали пронзил его трепещущее тело огненным взглядом и разящими как меч словами.

— Дорогой Цурлетти, вам же будет лучше, если признаетесь во всем. И чем скорее признаетесь, тем быстрее я вас отпущу на свободу. Кстати, вы ведь знаете, что я располагаю множеством возможностей заставить вас заговорить. Поэтому отвечайте, и притом быстро и откровенно: когда, как, кем, где и почему был убит Юлий Цезарь. Уточните, как был одет в тот день Брут, какой длины была борода у Кассия и где находился в тот момент Марк Антоний. Укажите также, какой размер обуви носила жена Цезаря и сколько она истратила в то утро на рынке, покупая буйволиный сыр.

Студент Цурлетти закачался под градом вопросов. Уши его дрожали… Казалось, профессор Грозали срезает их кусок за куском своими острыми как нож вопросами.

— Признавайтесь! — громит он беднягу громовым голосом, став выше еще на пять сантиметров (теперь над носками обнажилась вся икра).

— Прошу вызвать моего адвоката, — шепчет Цурлетти.

— Не выйдет, друг мой! Мы здесь не в квестуре и не в суде. У вас такие же права на адвоката, как на бесплатный билет на Азорские острова. Вы должны чистосердечно признаться во всем. Какая погода была в день убийства?

— Не помню.

— Разумеется! И вы, конечно, не помните даже, присутствовал ли при совершении преступления Цицерон, а если присутствовал, то вспомните, был ли у него при себе зонтик или же слуховой аппарат, прибыл ли он на место в такси или в карете?

— Ничего я не знаю.

Цурлетти немного приходит в себя. Он чувствует, что класс на его стороне и одобряет его сопротивление профессору-инквизитору. Внезапно Цурлетти вскидывает голову и заявляет:

— Я отказываюсь отвечать.

Класс разражается аплодисментами.

— Молчать, или я заставлю вас очистить помещение!

Увы, Цурлетти исчерпал последние силы, тело его обмякло, голова беспомощно упала вниз. Профессор Грозали громко зовет сторожа, тот прибегает с ведром воды и выливает ее на голову бедняги Цурлетти. Несчастный открывает глаза и принимается жадно слизывать языком капли воды с лица. О боже, вода соленая! Муки Цурлетти от нее лишь возросли…

Теперь профессор Грозали вырос настолько, что ударяется головой о потолок. На лбу у него алеет шишка.

— Признавайся, прохвост! — переходит он на „ты“. — Знай же, я взял в заложники твою семью!

— Нет, только не это, только не это! — умоляет Цурлетти.

— А я взял! Сторож! — громко зовет Грозали. Снова появляется сторож, он приближается к кафедре, подталкивая вперед отца бедняги Цурлетти, тридцативосьмилетнего почтового служащего. Тот идет, низко опустив голову. И обращается к сыну еле слышным голосом:

— Ответь, дорогой Альдуччо! Ради твоего отца, ради несчастной матери, слепнущей от слез, твоих сестер, упрятанных в монастырь.

— Хватит! — рявкает профессор Грозали. — Можете идти.

Цурлетти-отец уходит, старея прямо на глазах. Клочья седых волос бесшумно падают с его головы на плитки пола.

Цурлетти-сын судорожно всхлипывает. Но вдруг из-за парты поднимается благородный студент Цурлини, известный своей добротой, и твердо объявляет:

— Профессор, я все расскажу!

— Наконец-то! — ликует профессор Грозали. — Признавайся, признавайся!

Студенты холодеют от ужаса — неужели они взрастили шпиона и доносчика! Они не знают, на какой подвиг из чувства солидарности способен Цурлини…

— Юлий Цезарь пал, сраженный двадцатью четырьмя кинжальными ударами, — говорит он притворяясь, будто краснеет от стыда.

Профессор Грозали настолько изумлен, что даже не может с ходу отреагировать на это заявление. Он сразу уменьшился в росте.

— Как? — шепчет он. — Разве их было не двадцать три?

— Двадцать четыре, синьор профессор! — твердо повторяет Цурлини.

Многие в классе поняли его хитроумный маневр и дружно поддерживают товарища.

— Двадцать четыре, точно двадцать четыре, ваша честь!

— Но у меня есть доказательства, — не сдается профессор Грозали. — У меня хранится стихотворение нашего великого поэта и прорицателя. В нем он описывает чувства, охватившие статую Помпея в тот миг, когда Цезарь под удавами заговорщиков упал к его ногам. Вот протокольно зафиксированный текст стихотворения.

Помпеи в холодном мраморе Молчание хранил, Но радость он безмерную В душе своей копил. Дрожи, Гай Юлий Цезарь, Близок твой конец. Был ты император — Станешь, друг, мертвец! Когда же Юлий Цезарь К ногам его упал, Он раны до единой мгновенно сосчитал. И, как ни проверяй тут, сколько ни смотри, Их было, уж поверьте, ровно двадцать три.