Павел I
Шрифт:
– А что, старик он уже древний? – спросил Повитухин.
– Какое старик! И четырёх десятков ему ещё не будет. Вот он стал слагать у нас книги, а настоятель-то наш, отец Савва, нужно тебе знать – человек строгий, неучёный и книжного дела насмерть побаивается. Меж тем отец Авель написал книгу мудрую-премудрую и показал её учёному у нас монаху, отцу Аркадию. Тот прочёл её, да и боязно ему стало, так как он увидел, что в книге написано и о «царской фамилии». Отец Аркадий и заявил настоятелю, тот собрал братью на совет. Думали, думали, да и порешили – отправить отца Авеля вместе с его книгою в Кострому, в духовную консисторию. В консистории ну его спрашивать: отчего он взялся писать? и взяли с него сказку, что книга – его дело, и послали и сказку, и книгу к высокопреосвященнейшему нашему архиепископу Павлу. Владыко приказал
– А в книге-то что ж было написано? – перебил с сильным любопытством купчина.
– Постой, доскажу. В ту пору царствовала ещё покойная государыня Екатерина Алексеевна. Из губернского правления отправили Авеля к губернатору. Тот как взглянул в книгу, так и ахнул, потому что в ней написаны были «царские имена и царские секреты». Губернатор приказал отца Авеля засадить сейчас же в костромской острог, а потом отправил его с прапорщиком и солдатом на почтовых в Питер.
– Поди ведь, сколько всем хлопот понаделал, – перебил Повитухин, – а что же в книге-то написано? – с усиленным любопытством снова спросил он.
– Постой, доскажу. Вот привезли отца Авеля в Питер и представили генералу Самойлову, что тогда «командовал всем сенатом». Как он заглянул в книгу, так весь и обмер.
– Да что же в книге-то было написано? – снова спросил Повитухин, побуждаемый неудержимым любопытством.
– Постой, скажу. Генерал-то и не знал, что ему делать, как сказать государыне, а не сказать было нельзя. Меж тем в книге-то было написано: «якобы государыня, Вторая Екатерина, лишится скоро сей жизни, и смерть ей приключится скоропостижная», и прочая таковая написано в той книге. Как привели Авеля к генералу Самойлову, он заушил его трижды [113] и крикнул: «как ты, злая глава, смел писать такие титлы на земного бога!»
113
…он заушил его трижды… – то есть трижды ударил рукой по щеке.
– Господи! Страхи-то какие!.. – бормотал, крестясь, купчина. – Смерть земному богу предрекать вздумал!..
– Но Авель стоял пред генералом «в благости и весь в божественных действах» и только ответил: «меня научил писать сию книгу Тот, Кто сотворил небо и землю и вся, яже в них». Обозвал генерал тогда Авеля «юродивым» и велел его взять под секрет, а сам сделал доклад государыне. Та спросила только, кто Авель и откуда, и затем приказала послать его в Шлюшенскую крепость, в число секретных арестантов, и повелела ему быть в крепости до конца дней его. Случилось всё это в феврале и в марте 1796 года. Сидел он там в строгом послушании, как вдруг государыня нежданно-негаданно Богу душу отдала. Царь наследовал ей, согнал с места прежнего сенатского начальника и посадил на должность его другого. Этот и отыскал книгу Авеля и показал государю, что в книге предречён был день кончины царицы. Государь, узнав обо всём, призвал к себе Авеля и спросил, чего он желает? А тот отвечал ему: так-то и так-то, ваше императорское величество, от юности желание моё быть монахом. Тогда государь приказал жить ему в Невском монастыре в Петербурге, и жил Авель там в превеликом почёте, словно какой епархиальный владыка. Наши костромичи в Невском монастыре у него бывали и видели его во всей славе. Пожил, однако, он там недолго и ушёл на Валаам, где сложил новую книгу, подобную первой, и отдал её тамошнему игумену, а в книге этой, – заговорил чуть слышным голосом Афанасий, – написано было, что государь Павел Петрович процарствует только четыре с чем-то года, значит, и весь век его недолог будет. Как игумен это прочёл, то позвал на совет братью и донёс обо всём петербургскому митрополиту Гавриилу. Дошла весть и до государя, и он приказал заключить Авеля в Петропавловскую крепость, что среди Петербурга стоит.
– Поди ты, как всё это чудно! – с изумлением и сильными вздохами проговорил купчина. – А ещё что напророчествовал этот Авель? – спросил он.
– Всего по рассказам не припомню. Запомнил только, будто он предсказал, что лет, кажись, через четырнадцать «какой-то западный царь, небывалого ещё имени, пленит
многие российские грады и возьмёт первопрестольную Москву и истребит её огнём и жупелом [114] …» [115]114
Жупел – горящая сера или смола, жар и смрад.
115
В книге Авеля действительно находится это предсказание. Есть также известие, будто Авель предсказал время кончины императора Александра Павловича и происшедшую после этого смуту. – Прим. авт.
– Что ты, отец Афанасий! Неужто и сие сбудется? Ведь, почитай, что тогда все торговые дела пропадут; кто же из нашего брата купечества их на Москве не ведёт! – с ужасом заговорил Повитухин.
– Книга-то отца Авеля больно мудра, на совете у отца настоятеля мы её все видели, круги какие-то изображены; изображена также и земля, и месяц, и твердь, и звёзды… Мало что и в толк возьмёшь. А в книге-то говорится, будто бы земля сотворена из «дебелых вещей», а солнце – «из самого сущего существа» и что звёзды не меньше луны, у которой один бок светлый, а другой – тёмный…
– Эки диковинки! – проговорил Повитухин, слушая отца Афанасия, – ведь, кажись, и весь-то мир из ничего произведён, какие же тут дебелые вещи прилучились?
– Нынче – всё диковинки, Влас Петрович, от всего идут отступления. Слышал ты, статься может, какая небывальщина теперь в Питере заводится…
– Нет, не слыхал… А что?
– Да поговаривают, что около царя такие монахи будут, которые в то же самое время и офицерами, и генералами служить обяжутся и на войну станут ходить при пушках…
– Ой ли?.. Статочное ли это дело? – вскрикнул в изумлении купчина. – Да этак, чего доброго, и тебе, отче, самопал в руки дадут да на войну отправят, – заливаясь от хохота, трунил подвеселевший уже Повитухин.
– Не больно, брат, подсмеивайся над чернецами; ведь и твой-то сон не к добру, смотри, как попадёшь в солдаты, тебе и скомандуют: иди!.. а куда – не скажут…
– Ныне всё статься может, – уже боязливо заметил оторопевший купчина. – Как послушаешь, что толкуют приезжие из Питера, так просто уши затыкать приходится; грозное наступило время: до всех, кажись, по очереди добраться хотят. Беда, да и только…
– То-то и есть, – заметил Афанасий, – да и про войну в народе недобрые слухи ходят; бают, что с целым светом за какой-то святой остров воевать станем, что будто бы… и церковь православ…
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!.. – заговорил вдруг за дверью писклявый голос.
– Аминь! – отозвался вздрогнувший Афанасий, отмыкая задвижку и заглядывая за дверь.
– Тебя отец настоятель к себе кличет, враз ступай!.. Кажись, над тобой сыск учинить хотят… – скороговоркою промолвил послушник.
Афанасий заметно струсил и, надев поскорее рясу и клобук, бегом побежал из кельи, не распростившись даже с гостем.
«Уж не подслушал ли кто нас?» – с ужасом подумал Повитухин и, забрав шапку, выбрался поскорее из кельи за монастырские ворота, взобрался быстро на повозку и повернул лошадок на ярославскую дорогу.
«Ой, ой! страшные времена наступили, – бормотал Повитухин, сидя в повозке. – Куда как не к делу помешал келейник. Хотел я было спросить отца Афанасия, правда ли, что государь сбирался служить обедню, да митрополит Платон отговорил его, указав на то, что он, как вдовец, появший вторую супругу, священнодействовать не может. Отец Афанасий должен знать досконально об этом», – размышлял Повитухин.
В народе действительно ходил такой слух, и поводом к нему послужило следующее обстоятельство. Когда Грузия вступила в русское подданство, то с извещением об этом должны были приехать оттуда депутаты, и Павел Петрович намерен был, при торжественном их приёме, явиться в одеянии грузинских царей, которое состояло из так называемого «далматика», сшитого из парчи и по покрою совершенно сходного с архиерейским саккосом. Такая одежда была заказана для императора, и это возбудило толки о том, что он будет служить обедню в архиерейском облачении. Странности же и причуды государя придавали правдоподобие этим толкам.