Пепел феникса
Шрифт:
– Обычным оружием его не возьмешь. – Хельга словно читала его мысли. А может, и читала…
– Почему? – Громов уже знал ответ, но все равно спросил.
– Потому что он не человек. – Хельга глубоко затянулась сигаретой. – Уже не человек, – добавила она после долгой паузы.
– Тогда кто?
– Ты любишь историю, мой мальчик? – спросила женщина, глядя на него сквозь голубоватое облачко дыма.
В ответ Громов лишь пожал плечами. Все зависело от того, как далеко в прошлое нужно смотреть. Новейшую историю, пожалуй, да. Но ведь Хельга сейчас явно не об этом…
– Я тебе кое-что расскажу, – Хельга понимающе кивнула. – Слушай и не перебивай, потому что от этого зависит очень многое…
Хельга заговорила, а Громов рассеянно черкал в своем
Ах, до чего же, оказывается, тяжкое это бремя – очутиться в самом центре событий! Раньше Андрей Васильевич о таком и мечтать не смел, а нынче не знал, куда деваться от обрушившегося на его скромную персону внимания. То, что Максимилиан фон Вид оказывает ему особое расположение, не осталось в обществе незамеченным. Поначалу-то Андрею Васильевичу в таком положении вещей виделась одна только выгода, потому как немногие могли похвастать дружбой с бароном. Ну, про дружбу – это, конечно, громко сказано. Скудоумием Андрей Васильевич никогда не страдал и прекрасно понимал, каков на самом деле расклад, но остальным-то невдомек, что связывает их с бароном отнюдь не дружба, а острое и в некотором смысле даже болезненное любопытство, желание любой ценой докопаться до истины.
Только вот совместный этот интерес по негласному соглашению они держали при себе, никому о своих дедуктивных изысканиях не рассказывали, оттого, верно, у окружающих и сложилось ошибочное представление о сути вещей. Одни Андрею Васильевичу откровенно завидовали, другие пытались воспользоваться его теплыми отношениями с бароном в своих корыстных целях, чтобы похлопотал да поспособствовал. Нашлись и такие, которым он стал точно кость в горле. Те, что поумнее, негодовали тайно, но были и те, которые при каждом удобном случае стремились напакостить, дать понять, что возвышение Сотникова временное и недолгое.
Андрей Васильевич держался с достоинством, ни на выпады, ни на злые пересуды старался не реагировать, понимал, что это извечные спутники талантливого человека, но нет-нет да и вздрагивал от злого шепотка за спиной или от какого особо недоброго взгляда. А может, и не от того вздрагивал, а от растущей с каждым днем уверенности, что душегуб где-то поблизости, затаился, ждет своего часа.
С той памятной ночи на дьявольских кострах сгорели еще две девицы. Обе красавицы, каких поискать, обе молодые да незамужние, живущие без особого родительского присмотра, но очень пристойного поведения. Такие бы с незнакомцем посередь ночи гулять не пошли. Значит, подтверждается догадка барона: душегуб – это кто-то из местных, да не просто из местных, а человек уважаемый и вызывающий доверие. Может так статься, что Андрей Васильевич с этим иродом каждый день здоровается или даже беседует. Чем не повод для страха?!
А барон ничего не боялся или просто выдержку имел железную, потому что в то время, когда весь город затаил дыхание в ожидании очередного жестокого убийства, в его поместье жизнь била ключом. Иногда, вот как в этот душный июльский вечер, это биение казалось Андрею Васильевичу даже чрезмерным.
Не представлялось возможным доподлинно узнать, кто предложил барону, чуждому славянских обычаев, устроить гулянье в ночь на Ивана Купалу, ясно лишь одно – идея пришлась ему по душе. Еще поутру мужики натаскали в парк дров для купальского костра, а в пригласительных письмах, которые получили самые уважаемые люди города, было обещано дивное театральное представление с водяницами, чертями, лешим и прочей нечистью.
Гостей, вопреки сложившейся традиции, этим вечером встречали не грозные мавры, а юные прелестницы из числа дворовых девок, которые изображали не то нимф, не то русалок. Прелестницы возлагали на головы гостей благоуханные венки и сопровождали в огромный шатер, где на столах, ломящихся от деликатесов, медленно оплывали от жары ледяные скульптуры. На взгляд Андрея Васильевича, все это роскошество с юными девами, венками и шатрами не имело ничего общего со славянскими традициями, но он был вынужден признать оригинальность и изящество задумки. А уж когда на импровизированной, еще поутру сколоченной сцене началось представление, и вовсе лишился дара речи, до того захватило его творящееся на подмостках действо. Или не столько действо, сколько дивной красоты актриса в роли коварной и по-бесовски соблазнительной ведьмочки.
По роду своей деятельности Андрей Васильевич знал, что в N-ском драматическом театре уже год как появилась новая прима, барышня невероятной красоты и выдающегося таланта, но все как-то не случалось собственными глазами взглянуть на новоявленное чудо. А вот сейчас, сидя в первых рядах по правую руку от гостеприимного хозяина, он рукоплескал с такой силой и задором, что заболели ладони.
– Как вам представление, дорогой друг? – Барон не сводил взгляда со сцены, и по его лицу блуждала мечтательная улыбка.
– Это чудо! В нашей глуши и такой бриллиант! Казню себя за то, что до сих пор не написал о мадемуазель Морель в своей газете. Как я мог пройти мимо такого таланта?!
– Дружочек, вы, пожалуй, единственный, кто прошел мимо, – раздался за спиной язвительный голос графини Пичужкиной. – Мадемуазель Морель, если, конечно, это ее настоящее имя, имеет очень широкий круг обожателей. Помнится, даже наш дражайший Максимилиан пытался добиться ее внимания. – Старая ведьма бросила быстрый взгляд на барона.
– Ах, не сыпьте соль на мои сердечные раны, Ольга Федоровна, – усмехнулся тот. – Увы, даже моя чертовская привлекательность не смогла пошатнуть добродетель мадемуазель Морель. Единственное, что мне дозволено – это присутствовать на представлениях и восхищаться ее красотой и талантом на расстоянии.
В этот самый момент мадемуазель Морель точно почувствовала, что речь идет о ней, потому что ее лицо расцветила милая улыбка, а взгляд голубых глаз сделался озорным и лишь чуть-чуть кокетливым. Чаровница, как есть чаровница…
– Говорят, в Санкт-Петербурге мадемуазель Морель своим лицедейским талантом сгубила не одно мужское сердце. – Графиня Пичужкина обмахнулась веером. – Говорят, по ее вине случилась пренеприятнейшая история. – Старая карга понизила голос до злого шепота: – Дуэль, господа!
– Да что вы говорите, Ольга Федоровна?! – оживился губернатор. – В наш просвещенный век и дуэль?!
– Со смертельным исходом, – графиня покивала головой.
– Было бы с чего дуэли устраивать! – хмыкнула Олимпиада Павловна и коснулась затянутой в атласную перчатку ручкой ладони барона.
В этот душный вечер губернаторская дочка была чудо как хороша, красотой и нарядами она затмевала всех присутствующих на ужине дам, и даже обаяние мадемуазель Морель меркло в свете ее бриллиантов. А бриллианты, к слову сказать, новые. Не видал Андрей Васильевич раньше у Олимпиады Павловны такого гарнитура. Конечно, можно было предположить, что это подарок папеньки, да вот не в обиду Павлу Ивановичу будет сказано, любил он единственную дочку нежнейшей любовью, но драгоценностями не баловал по причине всему городу известной прижимистости. Андрей Васильевич считал себя человеком, не лишенным наблюдательности, оттого сделал вывод, что очень скоро в доме барона фон Вида может появиться новая хозяйка.