Пепел на ладонях

* * *

Резиденция располагалась в бывшем здании администрации. Это был массивный дом с колоннами, окружённый высоким забором с колючей проволокой. У ворот круглосуточно дежурили вооружённые люди, а на крыше виднелись снайперы.

— Дядя Ваня, как мы туда попадём? — спросил Вовка, когда они в очередной раз наблюдали за домом из-за угла соседнего здания.

— Пока не знаю, парень, — честно ответил Иван. — Но вход есть всегда. Надо только найти слабое место.

Он провёл ещё несколько дней, изучая распорядок охраны, маршруты патрулей и привычки Шрама. Тот появлялся на балконе каждое утро, осматривая свои владения. Его фигура, высокая и подтянутая, выделялась даже на расстоянии. Лицо, изуродованное шрамом, который и дал ему прозвище, было холодным и непроницаемым. Иван понимал, что этот человек не из тех, кто оставляет шансы своим врагам.

Но к счастью, проникать внутрь так и не пришлось. В конце недели, блуждая по базару, Иван наткнулся случайно на Юлю, которая шла неспешно, разряженная, словно кукла на ветрине, разглядывая товары. За ней следовал боец со свирепым видом. Девушка также заметила мужчину, но её лицо осталось равнодушным. Хотя, на секунду и проявилось удивление. Взглядом она показала на переулок, говоря без слов. Затем, повернувшись к своей охране, что-то приказала, после чего боец, помедлив, все-таки удалился.

— Пять минут, не больше, — прошептала она, прячась за покосившимся ларьком, где когда-то делали шаурму. — Боже, я думала, ты погиб! А Вовка? С ним что?

— Жив. Ждет… нас. Хватит слов. Вон там проскочим, за угол — и на проспект.

Юля резко покачала головой, словно отгоняя наваждение. Глаза сразу потухли, взгляд уперся в грязную землю.

— Я… я не могу. Пойми!

Иван смотрел на нее, как на безумную, не понимая.

— Что значит не можешь? Этот горилла ушел!

— Господи, Ваня, ну открой глаза! У меня здесь все есть! Тепло, еда, одежда… Я ни в чем не нуждаюсь! Слышишь? Ни в чем!

— Что ты несешь?

— Да то и несу! Ты же не маленький, понимаешь, как тут все устроено…

— Ты с ним спишь? — резко бросил Иван, прожигая ее взглядом. — Я слышал, у Шрама целый зверинец.

Юля нервно пожала плечами, избегая его взгляда.

— Какая разница? Да, может, я и одна из многих, но… но зато моя жизнь вернулась! Почти как раньше!

— А твой брат?

Она облизнула накрашенные, неестественно яркие губы, оглянулась, не возвращается ли охранник.

— Я… я пыталась с ним говорить! Он слушать не хочет! Я просила его отыскать брата, но… ничего не выходит.

Иван молчал. В горле застрял ком. Теперь он понимал, как был глуп, затевая эту вылазку.

— Я… я могу… Я хочу, чтобы вы с Вовкой остались здесь! Я буду вас навещать… тайно! Помогать! У меня теперь… у меня теперь все есть!

Мужчина смотрел на нее… не с укором, не с обвинением, а с какой-то щемящей, вселенской грустью. И от этого Юле стало еще хуже. Слова лились из нее потоком, бессвязные обещания, которые и она сама понимала, пустой звук. Ложь самой себе. Наконец, задохнувшись, она замолчала, опустив голову, словно провинившаяся школьница.

— Завтра… до полудня… мы уходим из этого города, — прошептал Иван, с трудом разлепляя пересохшие губы. — Если передумаешь… приходи к тому месту. Где тебя забрали.

— Куда вы? К морю?

Он кивнул, не глядя на нее.

— Да. Все по плану.

Больше говорить было не о чем. Мужчина медленно протянул руку, коснулся кончиками пальцев ее щеки, такой теплой, такой чужой… и, развернувшись, растворился в толпе. А Юля стояла еще долго, кутаясь в дорогую, но неуместную здесь шубку, глядя вслед тому, кто столько раз ее спасал. А потом вернулся телохранитель, небрежно сунув ей в руки сверток со сладостями, которые она попросила купить.

— Что-то еще? — прорычал он, прожигая ее недовольным взглядом.

— Нет, — тихо ответила девушка. — Пошли обратно.

Достав платок, она вытерла слёзы, чувствуя, как потекла тушь и как начинает щипать глаза.

* * *

Иван шагал по обледеневшему тротуару вдоль улицы, натягивая ворот куртки, чтобы спрятаться от пронизывающего ветра. В воздухе стоял запах гари, не резкий, как в первые недели после катастрофы, а въевшийся в бетон, в асфальт, в обшарпанные фасады домов. Этот запах теперь стал частью города, как и густой серый налёт на стенах, оставленный пепельными бурями.

Улица в нескольких местах провалилась, будто земля устала держать на себе тяжесть времени. Там, где раньше проезжали машины, теперь зияли провалы, заполненные грязным снегом. Под одним из таких обвалов виднелись остатки канализационной трубы, торчавшие наружу, как обломанные кости. Рядом с провалом топтались трое мужчин в ватниках, курили и молча рассматривали трещины, будто надеялись, что от этого они сами собой исчезнут.

Иван задержал взгляд на одном из них. Мужчина, лет сорока, с осунувшимся лицом, казалось, не замечал холода. Он держал в руках лопату, но не двигался, словно не знал, с чего начать.

"Работа ради работы, — подумал Иван, — но ведь надо как-то жить…"

Видимо, новая власть планировала восстановить то, что только возможно. А получится или нет, здесь уже другой вопрос. Но что было известно достоверно, сил на такое уйдёт очень много.

Дальше по улице, где раньше трамвайные пути вели к центру города, лежали покосившиеся вагоны, обледеневшие и пустые. Когда-то красные, они теперь казались серыми, как всё вокруг. Снег на путях давно утрамбовали частые прохожие, а рельсы блестели ледяной коркой, словно издевались над теми, кто еще надеялся на возвращение электричества.

Мужчина прошёл мимо обесточенного светофора, который теперь был просто безмолвной железной конструкцией. Вдалеке, за домами, показались голые деревья парка Галицкого. Он свернул туда, надеясь найти немного тишины.

Когда-то этот парк был гордостью города. Ухоженные газоны, современные спортивные площадки, фонтаны, которые особенно красиво смотрелись в вечерней подсветке. Теперь же аллеи заметало снегом, а деревья стояли в белых саванах, с обломанными ветвями, будто скорбели по утраченному миру. Лавки, где летом сидели гуляющие, по-прежнему были завалены пеплом, который снег не успевал скрыть. В центре парка мужчина увидел одинокую женщину. Она сидела на краю бывшего фонтана, прижимая к груди ребёнка. На ней был тонкий пуховик, не спасавший от мороза, а лицо казалось обветренным до такой степени, что кожа потрескалась.