Перегной

Выяснились и кое какие подробности. Происходило это дело на радениях. Это был особый праздник Федосовской общины. "Невеста" на нем была центральной фигурой, её по особому наряжали, потом следовали молитвы и разные обряды. Во время них и только во время них общинным разрешалось употреблять спиртное. И, походу, в это спиртное что-то этакое добавлялось. Во всяком случае в конце радений, все, по выражению Изынты, были вповалку. Тогда то все и происходило. "Невесту" Федос с парой доверенных лиц оттаскивали в баню и туда запускался "производитель".

В общем, все было ясно. Не трудно было догадаться что потом, когда "невеста" понесет, это дело будет представлено как божья милость и благодать. А счастливый "отец", данный ей в мужья, даром что родственник, будет до конца пребывать в неведении и уповать на божий промысел. На счастливое избавление, с помощью радения, от греха кровосмешения. А его то, греха, как такового и не было. Зато Федосовская святость сияла. Так хитрый Федос решал сразу две проблемы. Не допускал приплода от инцеста и укреплял свой авторитет. Был свят, непогрешим и могущественен.

Бедные, невежественные люди. Действительно, сон разума рождает чудовищ. Таких, как Федос или его кореш Анатолий. Да уж. Походу и в школе дети ненадолго. При таких раскладах.

– Слушай, Петро, - спросил я Изынты, - а ты своего-то видел после этого?

– Кого?

– Ну, ребенка.

– Та ни. Они ж прячут. Как я его увижу. Та особо, знаешь, и не тянет. Оно б сразу же в руки его взять, попеленать, понянчить, а так що...

– А сколько это времени назад было?

– Що?
– Переспросил недогадливый Изынты.

– Ну, радение где ты...

– Та лет 10 назад уже...

– То есть ребенок уже большой... А знаешь что, приходи в понедельник к школе. Там у окна куст снаружи есть, из-за него весь класс видно. Может и углядишь свою кровиночку. Если интересно конечно.

Изынты, задумчиво разливая, протянул - та оно конешно интересно, та вроде можно, тилькы що ж это ж, вдруг узнаю, и що тогда. Как жить потом, Витька?

В это время, внезапно, как повестка в военкомат, на двор нагрянула компания в виде Полоская и Щетины. Они были слегка навеселе и искали общества. Увидев, что мы пьем, они загоготали, заобижались и объявили нас тихушниками.

– Та не, - оправдывался простодушный Изынты, - мы не тихаримся. То мне тут Витька ребусы загадывает.

– Какие ребусы, - располагая на столе угощение спросил Щетина.

Я отмахнулся, но общество требовало. Пришлось колоться.

Мужики сидели в задумчивости. Полоскай открестился от участия в радениях. Щетина расстроенно высчитывал, сколько лет исполнилось его вероятному ребенку.

– А мужики-то не знают.
– Наконец произнес вслух Щетина.

– А узнают, так прифигеют.
– Добавил Полоскай.

– Та не говори.
– Расстроенно поддакнул Изынты.
– Жили-жили, не тужили...

– А тебе чего, Витька, нужно - вдруг спросил Щетина.

– В смысле?

– Ну чего ты лезешь в каждую дыру затычкой?

– А я чего? Я просто предложил - кому интересно приходите к школе...

– Да я не про это.

– А про что?

– Ну как. Ну и про это тоже. Но больше-то вообще.

– Что-то ты дядя Коля, заговариваешься. Давай напрямик. Какие претензии?

– Ну, напрямик так напрямик. К нам в артелю нашу, тебя приняли? Приняли. И без тебя нормально жили не тужили, ну да ладно. Парень толковый, шустрый, не помешает. Тебе мало стало дак ты на верхних насел, на Нагорновских, в школу их охомутал. Они тоже жили не тужили, все нормально было, нет, ты их с уклада сковырнул. Потом Толяна сковырнул, нашего покупщика...

– Так, интересно. Дальше что?

– Далее тебе мало стало - ты в душу полез.

– К кому это я в душу полез?

– Да к нам. Чего ты прошлое бередишь. Натащил детей в школу и теперь нас грехами прошлыми усовестить хотишь.

– Неправда.

– А що неправда.
– Вступил в разговор Изынты.
– Как есть правда. То я жил на спокое. А теперь совесть мучает.

Я разлил. Мы выпили молча, не чокаясь. Разные мысли крутились у меня в голове.

– Вы это зря, мужики.
– Начал я.
– Будь я на вашем месте, я бы наверное также себя повел. Мы ведь мужики, самцы. Ну сблудил с девкой, чего такого-то. Подумаешь. А если там какое продолжение - так если девка не настаивает, ничего не говорит, то это её выбор. Или её родни. Таких случаев в мире каждый день сто тысяч. Я же тоже, было дело, под эту забаву подписался. Но не могу сейчас, не могу! Любовь у меня. Потому и попросил вон Петро...

Мужики сосредоточенно молчали. По ним было видно - им есть что возразить. И уж лучше бы они возразили чем вот так молчать. Это молчание просто добивало.

– Я даже не знаю, как бы я действовал, будь на вашем месте. Наверное бы тоже забыл про своего ребенка, что он вообще есть на белом свете и зажил бы...

Мужики еще больше помрачнели.

– Да я ведь просто предложил, не в назидание, а если у кого какой интерес. Из любопытства, так сказать. Приходите-смотрите.

– Знаешь, Витя, я однова как-то в зоопарке был. Из любопытства...
– Щетина встал и вышел из-за стола.

– Що-то как-то меня у сон клонит.
– Деланно зазевал Изынты.
– Вы сидите, а я прилягу.

Изынты было ушел, но потом вернулся. Налил себе полстакана горилки, выпил, закусил салом, отдышался и сказал.
– За наш уговор хочу сказать, Витька, щоб без непоняток потом. В общем это... Старый я стал, Витька, для таких делов. Ты уж там сам... А я тебе не помощник.

Петро ушел, уже окончательно, а мы с Полоскаем остались. Вовка только виновато развел руками. Мол, видишь, как оно все брат, получилось. Мы еще выпили, но разговор не шел.

Угрюмое наше застолье тонкой иглой пробил звонкий, в оттяг, клич журавля. Он звенел и летел, куда-то туда, в неведомую даль, вослед вставшей на крыло стае. И, отзвучав здесь, на земле, отлетал в небо и там пронзал собою наливной красный закат и растворялся в нем, как растворяется в мире, постепенно глохнув, колокольный звон.

И также как после звона, становилось вокруг тихо-тихо, как может быть тихо только тогда, когда отзвучала, растаяв, радость беззаботной жизни.

8.

За выходными настали будни, а будни положено проводить в трудах. С утра я колол дрова на зиму, а после обеда помогал Кочуманихе, моей спасительнице, стаскивать в погреб картошку. Таскал не спеша, не надрываясь, аккуратно. А куда спешить. Но Кочуманиха отчего-то вдруг засуетилась и куда-то засобиралась. Сначала она мелко затрясла лапками, заелозила ими по полу, нашаривая раскатывающиеся из под рук картофелины, потом заохала и закряхтела.

Я же, наоборот, отстранившись от суеты, заработал еще более степенно. Каждую картофелину брал, оттирал от самых мелких частиц грязи, оглядывал на предмет соответствия калибра, и, как бы с сомнением кидал в ведро. Не спеша наполнив ведро шел с ним к мешку и обстоятельно ссыпал. После приподнимал мешок, на весу его потрясывал, глядя, как сквозь пробивающиеся через мешковину солнечные лучи клубиться внутри мешка пыль. Затем опускал мешок наземь и стоял в раздумье около - дескать, пора начинать другой мешок или подсыпать еще ведерко.