Перегной

– Так вот, - продолжал Виктор свой, как всегда многослойный, словно торт, рассказ, - обработал я Любку значит. Да не смотрите вы на меня так, ёмана, не в том смысле! Вот извращенцы. Струной, значит, была у меня в вороте струна показал ему - смотри мол у меня, в струне в этой, твоя, бляха, смерть. У Кощея в игле, а игла в яйце, а у тебя в струне, а струна у тебя в сраке. Молчи, говорю, понял? Ну он понял, как не понять. И тут дергают меня значит к дежурному. Я думаю - че это? Неужто несрастуха.

Захожу, значит в дежурку, ништяк такой, бодрячком, чё, говорю, начальник, кого, говорю, по что тревожишь? Глядь, а там сидит терпила мой, ну этот, которого я веслом-то, помнишь, жалкий весь такой сидит, глаза потупил. И рядышком следак мой и еще какой-то ментовской высокий чин, начальник, не иначе. Оба сердитые, а что делать?

И говорят они мне, братанюга ты мой космический, хочешь верь, а хочешь нет: Вали-ка ты Витька отсюда, подобру поздорову, нахрен. Я такой - как так, а они мне - как ты есть краса и гордость родного края, ум, сука, честь и совесть значит, товарищ вот этот вот решил забрать свое заявление о краже лодки и избиении. Дескать он по пьянке тебя оговорил. И говорит мне это мент, слышь, братан, а меня радость переполняет, как чирей гноем, и вот-вот я лопну и разулыбаюсь. Но я держу мину, понял, по серьезке такой. Ну, за судьбу!

Все чокнулись. Виктор продолжил.

– В общем расписался я где надо, все пучком, и говорю им такой - чао, фантики! И на выход, пока не передумали. И мне в спину такой следак мой - до скорой встречи мол, Витенька, - дескать прихватит он меня всё равно. И главмент тоже, на суд говорит, через два дня явился чтоб, по административному делу, о браконьерстве. Штрафовать мы тебя мол будем.

– Так значит выпустили тебя тогда?

– Дак я про че тебе, дурила, рассказываю, конечно выпустили. А все почему? Добрые дела надо делать, поэл. Вот я убечь тебе помог и тут же мне такой подгон царский. Да и это еще не все, дальше слушай.

Виктор сглотнул, закурил, глянул куда-то вдаль, в ночь и распорядился: там, на шхуне, мужики, там дед этот ваш волочит чё то потемну, сходите помогите.

Вскоре появился Щетина, в руках у него было пол ведерной бутыли самогона, а из карманов торчала зелень. Мужики шли следом и тащили в руках еще неощипанных курицу и петуха со свернутыми шеями.

– О, нифига, пир горой.
– Зааплодировал Виктор.
– Уважаю, хорошо служба поставлена. Щяс загуляем. Ты, давай это, ощипай дичь и на вертел ее, на вертел, тут же толкнул кого-то Виктор и тот вскочил с бревна и принялся выполнять распоряжение. Удивительно, как все его слушались.

– Так вот, - продолжил ВиктОр свой рассказ, - слушай далее. Выхожу я значит из мусарни и думаю уже скакнуть в сторону и чесать подалее, пока не передумали. Кстати, а чего у нас выпить? Есть. Ну наливай, значит. Готовлюсь я, короче, скакнуть в сторону и тут мне, фа-фа, сигналят из роскошного тарантаса. Джип, понял, чероки. Опускается стекло и машут мне оттуда ручкой, садись мол.

Что еще за попадос, думаю. Ну, сажусь, а там, ты прикинь, шурин мой, ништяк, да? Все про него думали что он уже лет десять как в лагерях сгинул, ни весточки от него ни письма. А он, упырь этот, оказывается поднялся нехило, в авторитет вошел, в бизнес и теперь его значит, на родину потянуло, осваивать наши просторы. Он меня, слышь, с кичмана-то и сдернул.

И пошла у меня, это, слышь, братан, совсем другая житуха - там мы заправочку прибрали, здесь автосервис, тут ларечек, там ларечек, глядь и в универсам наш Штыринский уже в доляху к владельцу в пополам вломились. Цветмет-чермет, элеватор, молокозавод. Что не наше, оттуда заносят, что наше оттуда само затекает.

В общем зажил я, на всю катушку. Бабу свою бросил нахрен, надоела, старая стала, толстая.

– То есть как бросил?

– Да так, развелся. Пошла она нафиг, овца заштакетная. На новой женился. У меня щяс баба: титьки во, - он покачал на весу руками, талия во, жопа во, с лица можно мед пить, молодая!

– Виктор жестикулировал перед мужиками, очерчивая в воздухе фигуру своей новой жены. Получалось нечто совсем уж фантастическое. Мужики одобрительно кивали.

– Да ты погоди, Витя, - перебил я его, - а шурин-то твой что?

– А что шурин?

– Ну не одобрил поди, развод-то?

– А, этот то? Дак как ему одобрить или нет, кто его спросит-то, сам посуди, он ведь теперь памятник.

– В каком смысле памятник.

– Убили его, братан, - Виктор хлопнул меня по плечу и легкомысленно заржал.

– В смысле как убили. Кто?

– Ну ты как маленький. Прикинь, нарисовался какой-то фофан, сел на поляну, которая уже поделена, всё переделил, всех подпёр - как его не убить? Многим людям дорогу перешел он своим появлением. Многим тесно дышать стало, а земля - шарик маленький, воздуха на всех не хватает. Вальнули его, сердешного, прямо в джипаке. Возле дома. Две пули - одна в сердце, вторая, контролечка, в голову.

Виктор глянул на звездное небо, перекрестился, пробормотал про себя несколько слов какой-то молитвы и добавил - а и поделом, я считаю. Ты это, кстати в уме держи.

– Что?

– Ну то, что земля маленькая, да к тому же квадратная, на каждом углу встречаемся. А кто несогласный, что земля квадратная, того как твоего Коперника и сжечь могут нахрен. Или убобонить с волыны как моего шурина. Нельзя в одного жить и ни с кем не делиться. И на борзометре на одном выезжать тоже нельзя, понял? Это еще Маркес, ты понял, сказал - нельзя жить в обществе и быть свободным от него.

– Маркс наверное, а не Маркес?

– Да какая нахрен разница, просто к слову пришлось, это мне тут рассказал один наблатыканный.

Виктор помолчал еще и предложил, - ну, давай что ли за шурина моего, за покойничка.

– Тоже, упырь, сука еще тот был. Все под себя греб, не делился - Витька, сгоняй сюда, Витька туда. Там разберись, здесь помирись, то-се. Я те чё, торпеда штоль?

– Погоди, а сейчас-то ты как?

– И сейчас при деле.

– При каком?

– Да все при том же. Не, ну не в таких объемах конечно, но цветмет - чермет весь на мне. Я за этой поляной смотрящий. Потому сюда и приехал, типа как в командировку.

– Что-то я не пойму, Виктор, так ты сейчас, получается, на тех работаешь, кто шурина твоего завалил?

– Э, братан, - глаза Виктора сузились и холодно сверкнули в отсветах костра, - во-первых, чё такого, во-вторых не лечи, не надо, лады?! Давай лучше еще выпьем.

Самогон был горьким как соль самых тяжких трудов. Небо было темным и неподъемным. Напротив крестился Щетина и бормотал - чудны дела твои, господи. Как люди живут, хоть романы пиши. Быват же этакое.

Небо уже серело и костер едва теплился. Мужики расползлись кто куда. Викторовы близнецы ушли спать в машину. Только нас ВиктОром не брал сон, да и хмель потрепал не особо.

Я сидел и шевелил палкой угли, а Виктор пересыпал в ладонях рябину.

– Кстати, это, на Прётской ликерке за сушеную рябину хороших денег могут дать, я договорюсь. Они из нее, слышь, коньячный напиток гонят. Вещь! Знал бы что у вас тут из напитков только самогон, захватил бы, привез на пробу. Только это, слышь, Татарин, две корзины им как слону дробина. Если сможешь организовать, ну мешков пять хотя бы, я бы забрал в следующий раз, закинул бы в Толямбу. Расчет потом, по сбыту. Как на это смотришь?