Переход

— Кто-то еще считает, что предложение товарища Пономаренко следует принять? Так, понятно… поставим вопрос на ближайшей сессии Верховного Совета. Когда она по графику?

— Я думаю, что надо ее пораньше созвать, — с места подал предложение Николай Михайлович Шверник. — Я сегодня же соберу Президиум, примем решение — и сессию проведем до начала посевных работ.

— Первого апреля сессию начнете? — усмехнулся Лазарь Моисеевич.

— Если объявим о созыве сегодня — а мы объявим — то сессию проведем тридцать первого марта. Закон нарушать не будем…

— Но и тянуть резину тоже, — резюмировал Иосиф Виссарионович. — Переходим к следующему вопросу… а вы, Николай Михайлович, собирайте Президиум, время действительно не терпит…

Алексей не знал, почему Пономаренко не велел своим специалистам расспрашивать его об «источниках информации», просто принял это, как какую-то хитрую игру партийного руководителя — а причина была совсем иная. Когда Пантелеймон Кондратьевич «добывал» ему орден, он в Москве практически случайно пересекся с Лаврентием Павловичем и поинтересовался, зачем так срочно тот разыскивал какого-то вчерашнего школьника. А Лаврентий Павлович ему и рассказал:

— Он не совсем простой школьник, у него память странная.

— Это верно, но если два года просидеть в лесу, причем точно знаю, что толпы врагов просто мечтают тебя найти и уничтожить наиболее зверским способом, то станешь странным…

— А я про другое сказать хочу. Этот парень очень много полезного запоминает…

— Ну да, и потом запомненное делает. Трактора у нас сделал, потом с кислородом всякого навнедрял.

— Вот именно. Но память у него… Александр Лурия, который наблюдает этого циркача Шершевского, говорит, что такие люди — они вроде эйдемиками называются, и непонятно, это болезнь или дар божий — запоминают не больше, чем другие люди, просто они запоминают не то и не так. Тот же Шершевский, например, даже лица людей запомнить не может, а профессора от прочих отличает исключительно по халату. Так я вам вот что сказать хочу: эти эйдемики как правило не помнят, откуда у них та или иная информация, и главное — они не помнят о том, что именно они не помнят. А если их об этом начинать расспрашивать… Профессор Лурия сказал, что они станут пытаться это вспомнить, и настолько сильно на этом сосредоточатся… Короче, если у этого вашего странного молодого человека спрашивать, откуда он то или иное знает, то он скорее всего через несколько дней просто спятит. Окончательно и бесповоротно.

— Спасибо, что предупредили, а то я хотел у него кое-что уточнить…

— ПО фактам его можете расспрашивать сколько угодно, и он все, что знает, вам расскажет. Причем, что особенно интересно, расскажет именно то, что знает, эти эйдемики не умеют что-то выдумывать или врать. Так что их и проверять особо не нужно — но вот спрашивать откуда он что-то знает, я бы не рекомендовал.

— Спасибо, вы меня успокоили. Мне-то вообще неважно, откуда человек что-то знает… но да, другим я тоже об этом расспрашивать его запрещу. А вы тогда за ним здесь, в Москве проследите, он сейчас сюда учиться приехал.

— Да, об этом мне известно. И мы за ним проследим… ненавязчиво.

В начале марта заработала Витебская ГЭС. Точнее, на ней заработал один генератор «для внутренних нужд станции» на тысячу двести киловатт мощности и первый гомельский агрегат мощностью уже в семь с четвертью мегаватт. Вроде и немного, но город теперь засиял электрическими огнями. То есть он и раньше потихоньку сиял, так как в дома электричество подавалось от заводской электростанции — но теперь электричество в розетке было по двадцать четыре часа в сутки и даже улицы ночами освещались лампочками, висящими на столбах. Довольно редкими лампочками, но теперь по большинству улиц можно было и в темноте пройти без риска переломать ноги. До конца года на станции предполагалось поставить еще пять «больших» агрегатов — но республике все равно мегаваттов сильно не хватало, и Пантелеймон Кондратьевич сильно напряг своих энергетиков на предмет получения дополнительной «бесплатной» энергии. Неплохо так напряг, эти энергетики наметили постройку еще трех станций только на Двине, а одну (и опять «межколхозную») возле Полоцка уже и строить начали.

Благо, на такие стройки цемента в республике уже хватало. Оршанский известковый завод уже запустил четвертую цементную печь, а еще две практически достроили в Смоленской области, и товарищ Дедов, эту стройку у «соседей» инициировавший, заранее договорился, что пять лет четверть продукции нового цементного завода пойдет в Белоруссию. Вроде как в качестве оплаты «за топливо»: рядом со Смоленской областью у села Великий Мох уже достраивался новый газовый завод, работающий на местном торфе, откуда уже был проложен газопровод к Кричеву, а теперь срочно тянулась и двадцатикилометровая труба к смоленскому ПГТ Шумячи. С трубами было в стране все же напряженно, но Пантелеймон Кондратьевич как-то договорился о поставке полусотни километров труб из Германии…

И весна в плане восстановления народного хозяйства выдалась бурной — однако бурность эту было даже невозможно сравнить с разгоревшимися на сессии Верховного совета страстями. То есть заранее было понятно, что украинские товарищи будут категорически против передачи двух областей в соседнюю республику — но они, отправляясь в Москву, и представить не могли что эта передача будет самой меньшей из их проблем. После того, как товарищ Шверник поставил вопрос на голосование, кроме украинских делегатов «против» проголосовало человек десять (потому что большинству депутатов «из республик» вообще было на это плевать) — а вот как раз из украинских больше двух десятков проголосовали «за». Но когда это голосование закончилось, выступил делегат из Сталино и предложил, раз уж такое дело, проголосовать за передачу в РСФСР областей, ранее бывших частью донецко-криворожской республики. Николай Михайлович вопрос с огромным трудом «замял», однако Верховный Совет большинством голосов принял решение рассмотреть этот вопрос на следующей сессии…

Алексей за сессией следил буквально вполглаза, да и то лишь потому, что преподаватели «научного коммунизма» требовали газеты читать и «политику партии одобрять». Но результат ему понравился, и он подумал что все же он успел хоть что-то сделать правильно, разумно сопоставив решение сессии с «повышенным урожаем» в Белоруссии. Который в немалой степени был обусловлен инициируемым им «белорусским тракторостроением». Правда, само это тракторостроение прилично уже изменилось: все же мотор на базе бензинового для тракторов был явно не лучшим, и завод поменял их на оригинальную разработку отечественных конструкторов. «Новый» мотор был, правда, почти на центнер тяжелее «старого», но он прекрасно работал и на отвратительного качества солярке, и даже мог работать вообще на флотском мазуте (правда, перед этим его нужно было все же завести именно на солярке, а на мазут переключать когда мотор как следует прогреется).

Однако осознание совершения «доброго дела» грело душу, но ни в малейшей степени не помогало в работе. А работа у парня началась и вовсе интересная: на втором семестре Алексей записался в студенческий «химический кружок», причем не на своем педиатрическом факультете, а к фармацевтам. Студенты в кружке занимались работой совершенно практической, придумывая (или, чаще, отрабатывая предложенные преподавателями) более совершенные способы приготовления лекарственных препаратов. Вот только окончившему два фармацевтических института парню было не очень интересно «дорабатывать» способы развешивания порошков в аптеках (а больше половины лекарств именно в самих аптеках и готовились), поэтому еще в апреле товарищ Лихачёв снова посетил товарища Попова — и институту «прирезали» еще три гектара «под застройку». А по просьбе Алексея, переданного через представительство Белоруссии в Москве, Пантелеймон Кондратьевич прислал к нему знакомого Алексею архитектора.

Вообще-то в представительстве к Алексею относились своеобразно. Понятно, что герой войны, и ему покровительствует сам Пантелеймон Кондратьевич, подкармливает парня. И вообще он на врача учится, то есть знает, чем заниматься будет на благо народа — но вот то, что ведет себя парень несколько… развязно, избытка симпатий ему не добавляло. Однако товарища Воронова в представительстве все же уважали: судя по тому, что все его просьбы (все же довольно нечастые) руководство партии исполняло очень быстро, парень явно запрашивал что-то весьма важное. Так что когда он зашел и попросил отправить телеграмму со словами «срочно пришлите мне архитектора Липницкого», секретарь представительства лишь спросила:

— Этому товарищу Липницкому мы должны будем жилье предоставить или он по партийной линии пойдет?

— А вот этого я не знаю… давайте вы на всякий случай ему где-нибудь номер в гостинице забронируйте на неделю, а потом я вопрос сам решу. Только было бы неплохо гостиницу подыскать поближе к Киевскому вокзалу.

В Москву Станислав Викентьевич Липницкий приехал уже не впервые, он еще прошлой осенью занимался привязкой своего проекта общежития к местности на площадке первого мединститута. И тогда же он познакомился с молодым парнем, который — по словам директора института — его и порекомендовал. А теперь его в столице именно этот парень и встретил, за затем, привезя на ту же площадку, где четыре корпуса общежития были уже почти достроены, обрисовал новую задачу: