Переход

— У нас на станции есть довольно небольшая теплица, и мы ее заполнили уже до предела, а часть рассады наши работники даже у себя в домах готовят. Нам просто больше некуда новую помещать… все же, как вы верно заметили, на улице еще практически зима. Но мы предполагаем подготовить гораздо больше саженцев летом, под осеннюю посадку…

Сталин повернулся к секретарю совещания:

— Запишите: дать поручение Госплану подготовить предложения по строительству в зоне лесонасаждений тепличных хозяйств для зимнего выращивания рассады. — Он снова повернулся в докладчику: — Так вы говорите, что этот препарат может нам сэкономить несколько лет на создании лесополос? Мне кажется, что разработчиков препарата следует отметить правительственными наградами. Препарат, по вашим словам, производят в Белоруссии?

— Да, но пока, как нам кажется, они его выпускают недостаточно.

— Вероятно, товарищам следует помочь в увеличении его производства, и мы постараемся им в этом помощь оказать как можно быстрее. Я жду от вас данных о потребности в этом препарате. Желательно до конца недели…

Однако спустя неделю Иосиф Виссарионович вообще забыл о лесополосах, у него возникли совершенно другие заботы. Впрочем, он все же отдал поручение все такие вопросы тщательно проработать в Комиссии по учреждению лесозащитных станций, так что работа в этом направлении не прекратилась — но сам он погрузился в совершенно другие заботы. После доклада Лаврентия Павловича погрузился, а Берии материалы для этого доклада предоставил Виктор Семенович. Правда, начал свой доклад товарищ Абакумов ну очень уж издалека:

— Я теперь абсолютно уверен, почему этот товарищ партизан упорно учится на педиатра и любые предложения о смене специальности категорически отвергает.

— И почему? — Лаврентий Павлович вообще-то ждал совершенно другого, но от вопроса не удержался.

— Потому что он точно знает, какие медицинские препараты он делает, а то, что такое может придумать простой детский врач, никому и в голову не придет.

— «Такое» — это что вы имеете в виду? И как насчет прочих… лекарств?

— Так он же все свои разработки через… подруг своих проводит, сам он вроде как вообще не причем. А девки, я думаю, даже под пыткой не признаются, что под его руководством работы вели. Но это — просто медикаменты, хотя и весьма, вроде бы, хорошие, а вот такой препарат…

— Поподробнее про препарат можно?

— Собственно, к тому и веду. Он, когда нашим специалистам препарат принес, сказал, что человек без специальной и очень непростой подготовки во-первых расскажет все, что он знает, и даже то, что он когда-то знал, но полностью забыл. А во-вторых, по его словам, врать под воздействием препарата человек не в состоянии физиологически.

— И вы ему верите?

— Мы провели проверку, очень, кстати, удачную… но об этом чуть позже.

— На нем самом?

— Нет, он предупредил, что себе ввел какую-то сыворотку заранее, и если препарат применить на нем, то он попросту сдохнет. Причем в мучениях, но — я его просто цитирую — уж лучше сдохнуть в мучениях, чем вспоминать то, что нормальному человеку помнить нельзя.

— То есть он, возможно, все же чей-то шпион и боится раскрытия?

— Убежден, что нет. Мне кажется, я знаю, о чем он говорил. При расчистке… при разминировании лесов в Белоруссии недалеко от его родной деревни саперы нашли… в общем, останки нескольких фашистов. Они были привязаны колючей проволокой к деревьям… по сути распяты на земле…

— И это вы считаете…

— А у них на животах были остатки костров. Небольших, но… наши эксперты уверены, что фашистов там живьем… я бы тоже не хотел о таком вспоминать. Но, спешу заметить, даже если это и работа партизана нашего, в чем я почти уверен, осуждать его… там несколько деревень были уничтожены полностью, и жителей фашисты именно живьем сжигали.

— Понятно, а по существу вопроса?

— А по существу… вот протоколы допросов, допросов с применением препарата правды, как его партизан назвал, трех фигурантов.

— Почему трех? В списке же было пятеро?

— Один при аресте самоубился: знал, сука, что за такое не прощают. Один после применения препарата впал в кому. Наши врачи его, конечно, откачали — слава богу, что партизан и на такой случай инструкцию подготовил. Но еще с месяц его трогать нельзя, скорее всего он на допросе и без препарата сейчас помрет. Потом допросим, конечно, но это будет уже чистой формальностью…

— Так, — задумчиво произнес Лаврентий Павлович, просмотрев протоколы. — Это очень интересно…

— Я дал санкцию, и мы допросили еще пятерых, о которых тут речь идет. Получается даже еще интереснее, но на то, чтобы всю эту шоблу раскрутить, нужна соответствующая санкция. И я такую давать не вправе.

— Думаю, Виктор Семенович, санкцию вы получите… очень скоро получите. Завтра с утра будьте у себя, я с вами свяжусь…

Алексей Павлович, изучая историю пятидесятых, не смог не заметить так называемое «дело врачей». И из чистого любопытства решил узнать о нем побольше — но то, что он узнал, оказалось исключительно странным. То есть о самом «деле» информации было много, но в основном эта информация исходила от «жертв сталинского террора», а вот другой информации практически не было. И, что Алексею Павловичу тогда показалось особенно любопытным, практически все следственные «дела» — а их за почти два года следствия должно было набраться немало — из архивов исчезли бесследно. То есть пропали все материалы именно «дела», а вот материалы по его «последствиям» остались. И они натолкнули Алексея Павловича на очень интересные мысли…

Ему удалось выяснить чуть больше о причинах закрытия этого дела: его прекратили не по распоряжению Берии — как гласила «официальная версия», а по постановлению какой-то комиссии ЦК, подписанного сразу «группой товарищей», и первыми на постановлении стояли подписи Хрущева и Куусинена. А вот подписей Маленкова и Берии на постановлении не было. Правда, Алексею достался не оригинал постановления (он тоже «испарился»), а всего лишь копия без оригинальных подписей, но тогда он сильно задумался. А еще он узнал, что все следователи, ведущие эти «дело», были арестованы почти сразу после официального его прекращения и в течении года поголовно были расстреляны — но ни в одном приговоре «дело» даже не упоминалось.

Все это давало простор для самых невероятных конспирологических теорий. Но Алексей Павлович, как профессиональный программист, привык рассуждать строго логически. И логика ему подсказывала, что «что-то тут не так», а когда он узнал (за очень большие деньги узнал), что довольно много «подследственных» как-то быстро и незаметно покинули Советский Союз, очень неплохо устроившись за рубежом, получив неизвестно откуда более чем изрядные средства, эта самая логика выдала ему довольно предсказуемые ответы на возникшие вопросы. Но это было «давно и неправда», а в этой жизни Алексей, так же располагающий очень даже приличными средствами, постарался кое-что для себя прояснить. И прояснил, хотя совсем не то, что он ожидал. Поэтому «анонимное письмо в секретариат ЦК» он составил исключительно грамотно — не с точки зрения языка, а точными указаниями на легко проверяемые факты…

Иосиф Виссарионович, получив от Лаврентия Павловича краткий отчет о расследовании, пришел в бешенство:

— Эти суки… мы им доверяли, а они… да их расстрелять мало!

— Боюсь, если расстреливать, то политически это будет неверно. Даже просто сообщать народу, что ими руководили мерзавцы и подлецы будет неверно: это может существенно подорвать доверие к партии и правительству. Да и к медицине, ведь люди подумают, что если руководство врачей такое, то и сами врачи…

— А у тебя есть другие предложения?