Переход

— А я в этом и не сомневаюсь, хотя все же думаю, что деяния некоторых… граждан публичной огласке предавать не стоит. С врачами, которые специально народу вредили — согласен, их нужно публично судить и расстреливать, если они этого заслужили. А вот отдельных деятелей партии и правительства… Довольно многих таких деятелей…

— Товарищ Абакумов передал нам ваш список, и мы ведем проверку изложенных вами сведений. Но мне было бы интересно узнать: откуда вы-то их получили?

— Мертвые знают гораздо больше живых, просто чаще всего они живым это рассказать не могут. А мне повезло, я рассказать могу… — и, глядя на ошарашенное лицо Сталина, Алексей тут же уточнил: — Вероятно, два года жизни в состоянии непрерывного стресса обострили некоторые мои чувства. Например, иногда я могу расслышать, что говорят люди, находящиеся от меня в полусотне метров, или даже расслышать, что говорится за закрытой дверью. Не всегда, но я действительно иногда так могу, и при этом я абсолютно уверен, что это не галлюцинации и не игра моего воображения. То есть я различаю игру воображения и происходящее на самом деле, а еще у меня очень хорошая память. Я могу запомнить кучу всякой информации — то есть запомнить и тут же ее как бы забыть — но когда возникает подходящая ситуация и мне для осмысления какой-то новой информации нужно это вспомнить — оно само в памяти всплывает. Очень в работе помогает, я, собственно, и лекарства почти все подобным образом придумываю. Не то, что я вспоминаю, как их делали раньше где-то — их-то раньше никто и нигде не делал, но сочетание новой и старой информации у меня в голове как-то дает решения и для новых, только что появившихся задач. Своеобразное озарение — но, к сожалению, оно не всегда бывает верным, да и случается такое нечасто.

— Нечасто — это вы имеете в виду не чаще раза в неделю? — усмехнулся Иосиф Виссарионович.

— Нечасто — это значит, что такое озарение случается в основном когда появляются новые задачи. Я вот учился, узнавал про новые заболевания, против которых нет лекарства или лекарства есть, но… малоэффективные или просто для здоровья опасные — и у меня как-то само придумывалось как препарат новый сделать. А сейчас… сейчас я изучаю диагностику, способы выбора подходящей терапии и так далее — и новых задач у меня не возникает. То есть иногда возникают, но гораздо реже. Тот же Виктор Семенович мне новую задачку обрисовал — и я прямо во время разговора с ним понял, как ее можно решить. Но еще понял, что это будет крайне дорого и, скорее всего, игра не будет стоить свеч — и вот детали реализации я пока придумать не могу. То есть мне нужны не просто новые задачи, а такие новые задачи, от решения которых я смогу увидеть реальную пользу множеству людей…

— И вы решили эту пользу приносить вашим… девушкам?

— По крайней мере у них будет семья. Неполная, но семья, и им будет о ком заботиться — а поэтому у них будет больше стимулов жить и работать. Хорошо работать и счастливо жить.

— Неожиданный довод… хотя, скорее всего, и верный. А вы сами-то не хотите этот стимул к себе применить?

— Нет. Пока нет, и я не стану объяснять почему.

— Ваше «пока» все же обнадеживает. А напоследок позвольте поинтересоваться: вы сейчас чем-то новым нас порадовать не собираетесь? Чтобы мы уже хорошо заработали и счастливо зажили.

— Вовремя вы напомнили. Я тут придумал простенький препарат… от простуды. Но чтобы его можно было эффективно применять, пришлось еще кое-что придумать… относительно упаковки препарата. Я придумал, но… пока никто в мире не будет знать, что именно я придумал, страна может получить огромное преимущество не в одной лишь медицине. То есть делать то, что придумано, нужно где-то… очень далеко, в сибирской тайге, например, или даже в тундре какой-нибудь. Или в пустыне… кстати, я случайно знаю… вспомнил как раз, одно неплохое место для такого завода. Правда там не то что люди — верблюды и те с трудом выжить могут. Но это лишь пока…

Вероятно, Сталин принял во внимание доводы Алексея относительно того, кого следует наказывать публично. Тем более, что люди Абакумова провели очень тщательный анализ того, как отдельные граждане лечили советских людей, а после обстоятельного разговора с этими (все же довольно отдельными) гражданами с применением «новейших достижений отечественной фармакопеи» советский суд вынес им заслуженные приговоры. Правда сам Виктор Семенович был не очень доволен тем, что многим врачам, с которыми ему очень хотелось «поговорить наедине», по результатам проверок историй болезни предъявить было нечего (кроме — да и то иногда — обвинений в некомпетентности), но он «героически поборол» личную неприязнь к таким товарищам. Скорее всего потому, что по тем делам, которые по результатам анализа этих историй болезни были возбуждены, приговоры оказались даже более суровыми, чем он ожидал.

А вот с партийными руководителями картина выглядела иначе: в Петрозаводске как-то внезапно скончался видный деятель международного коммунистического движения (после чего всех его выдвиженцев тщательно подчистили, частью просто выгнав с работы, а частью — причем более значительной — отправили «на перевоспитание» в отдаленные и очень северные районы. И в самом начале марта в Петропавловской области случилось несчастье с только что назначенным туда первым секретарем: он, вероятно, привык к центральному отоплению и слишком рано закрыл задвижку на обогревающей его спальню печи.

Алексей с удовлетворением воспринял новости о том, что Куусинен и Хрущев больше не будут гадить стране, а еще его сильно порадовало то, что приказом товарища Булганина «товарища Жукова Г. К. за развал работы в Уральском военном округе отправить в отставку без права ношения формы».

Но воспринял все это он как бы между прочим, ну порадовался немного — и хорошо, надо дальше делом заниматься. Тем более что руководство страны его больше не дергало — так что он спокойно закончил очередной семестр, все экзамены сдал неплохо. И отправился на лето, как и большинство студентов, поработать «в полях». На самом деле не совсем в полях, студенты — по призыву ЦК комсомола — рванули «сажать лесополосы в засушливых степях». На самом-то деле никто летом лесополосы, тем более в засушливых степях, не сажал, и студенты занимались в основном либо прокладкой водопроводов от рек, либо строительством зданий для лесозащитных станций. И все же немножко и посадками — но сажали они все же не лес, а укорененные ветки разных кустов на плантациях, откуда уже выросшие кусты пересадят на место осенью или даже следующей весной.

Но сам Алексей поехал в Поволжье даже не лес выращивать: его «сильно попросили» помочь в наладке производства на заводе по выпуску противомалярийных препаратов. Попросили потому, что во время пусконаладочных работ артемизинина из полыни (которую для этого специально привозили аж из Ленкорани) получалось слишком мало. Но оказалось, что его и в исходном сырье было маловато: ленкоранские колхозники спешили плантации свои более привычными культурами засадить и полынь скосили слишком рано. Зато поучаствовать в обустройстве городка во Владимировке Алексею удалось на славу. То есть не столько таская и укладывая кирпичи, сколько работая фельдшером в отряде собравшейся здесь молодежи: энтузиазма у студентов и даже школьников, приехавших сюда буквально со всей страны было много — а вот строгого исполнения правил техники безопасности явно не хватало, так что «летний отдых» у парня получился довольно напряженный. Хорошо еще, что его работа большей частью заключалась в перевязывании небольших ран и несколько раз пришлось ему вправлять вывихнутые конечности, причем последним страдали чаще солдаты из саперного батальона…

В Москву он в двадцатых числах августа возвращался с группой старших школьников. Точнее, с выпускниками московских десятилеток, не захотевших поступать в институты. Таких в стране было много, и они, как правило, сразу старались найти работу чтобы деньги в семью приносить — но на лесопосадках можно было заработать гораздо больше, чем в городе человеку «без рабочей профессии». А на работу-то можно и осенью устроиться…

И в поезде Алексею «повезло»: ему досталось купе с тремя вчерашними школьницами. Не то, чтобы он стремился путешествовать с комфортом, но таких школьников и студентов толпы в Москву возвращались и в плацкартных вагонах просто мест не оказалось, так что почти двое суток он провел время в очень «интересной компании». Тем более интересной, что эти девчонки практически все свои деньги потратили на эти билеты (а зарплату за лето им должны были уже в Москве выдать) и поначалу все разговоры (вообще не смолкающие ни на минуту) крутились вокруг того, что они могут себе купить насчет пожрать. Алексей не выдержал, на первой же станции (а это был Капустин Яр) накупил хлеба, овощей разных, даже пару арбузов — ну а потом был вынужден все оставшуюся дорогу общаться со счастливыми школьницами. Правда одно его слегка так царапнуло: самая мелкая школьница, поблагодарив за заботу, попросила Алексея дать свой московский адрес. Причем не потому, что ей парень понравился:

— Мы, когда в Москве деньги за летнюю работу получим, тебе обязательно отдадим то, что ты на нас потратил. Потому что мы сами виноваты, что без еды поехали.

— Ты это серьезно? А как бы вы поехали с едой, если у вас денег не осталось? Как бы вы еду-то купили?

— Были у нас деньги… только мы пить хотели и купили газировки шесть бутылок, хотя вода на станции и бесплатная была хоть упейся. Так что мы виноваты, поэтому говори, как мы тебе деньги отдать сможем — или мы ничего у тебя не возьмем…

Вообще-то Алексей еще «в прошлой жизни» привык, что в поездах — по крайней мере во времена Советского Союза — народ в купе никогда… то есть почти никогда не оставлял соседей голодными если сами есть садились. То есть почти везде люди, доставая нехитрую дорожную снедь, по крайней мере спрашивали соседей «Будешь? Давай, присоединяйся», а сейчас, даже в самое голодное время, в поезде до Витебска или Минска люди по крайней мере предлагали детям перекусить. Но девица, похоже, то ли раньше в поездах не ездила, то ли всерьез считала себя во всем виноватой… А когда Алексей сказал ей, где его можно застать, она еще так снисходительно заметила: