Перехваченные письма
Шрифт:
По возвращении в Париж Татищев оказался нам полезен еще больше прежнего: через других лиц французского посольства он сохранил прямые связи с Евой — и та еще весь 1975 год продолжала нам досылать на Запад большие объемы моего еще оставшегося архива…
Всегда Татищев легко принимал и пересылал письма — ведь не шуточная лилась у нас все годы переписка из Европы с Россией, с десятками людей.
Январь 1975
Дорогой Степан Николаевич!
Посылаю несколько важных писем — отправьте, пожалуйста, при первой же возможности. Посылаю их без печатных материалов, чтобы был маленький объем, те материалы вышлем другим конвертом на днях.
С удовольствием вспоминаю нашу с вами парижскую встречу. Не успели тогда сказать: когда пишете нам, ставьте отчетливый зеленый крест на конверте, на обороте, вместо обратного
Благодарим и шлем наши добрые пожелания вашей жене и вам.
Ваш А. Солженицын
Январь 1975
Советский Комитет по культурным связям
с соотечественниками за рубежом.
Москва, К-62, Б. Харитоньевский пер., 10
Уважаемый Николай Дмитриевич!
Спасибо за теплое письмо, которое мы получили, несмотря на забастовки служащих почты во Франции. Судя по печати, подобное положение происходит во многих капиталистических странах. Да иначе и быть не может. Инфляция бьет прежде всего по рабочему классу. Да, вы хорошо сказали насчет Рериха. И со многими вашими выводами я согласен. Тибет оказал на него неизгладимое влияние, и это действительно чувствуется в его работах.
Этот год, как я предполагаю, будет насыщен событиями. А главное — празднование 30-летия победы над фашистской Германией, разгрома фашизма. Готовится ли что-либо по этому поводу в вашем районе? Если да, то напишите, пожалуйста. Было бы хорошо встретиться в Москве. Надеюсь, что ваша мечта станет реальностью, несмотря на отсутствие здесь сына.
Май 1975
Дорогой Николай Дмитриевич! В Советском Союзе теперь все переписывают стихи Поплавского, и недавно один московский интеллигент обратился к французским друзьям с просьбой, чтобы они ему послали фотографию могилы Поплавского. Те, в свою очередь, обратились ко мне, а я им помочь не смогла. Знаю, что Поплавский похоронен где-то в Ivry, а где именно — не знаю. Вы, наверно, могли бы нас вывести из затруднения?
Из писем 1976
Дорогой Степан Николаевич!
У нас существенные перемены, окруженные поначалу абсолютной тайной (увы, как всегда почти). Мне самой (нам…) многое еще неясно. Скоро напишу вам подробно и четко. А пока — связь с нами только через Никиту и только письменная (звонить некуда).
Пожалуйста, никому — ничего — даже о туманном факте наших перемен.
Ваша великолепная «наглость» поразительна — и еще более поразительно, что она увенчалась успехом! Счастливого пути! и пусть вдогонку летит и помогает наша светлая зависть.
Крепко расцелуйте Нину от всех нас (и Шу-Шу тоже). Если можете — отвезите от нас (на наши деньги) подарки. От вас — ваше дело, но пусть это не помешает и нам ее чем-нибудь порадовать. Если возможно, отвезите (Тимофею — для зэков) авторучки и побольше запасок: в зоне это натуральные «деньги» — надзиратели за это платят разными поблажками. Еще — всегда нужны разные детские лекарства…
Поклонитесь Москве от нас. И всей России. Всем, кого увидите, — скажите, что мы только ею и для нее живем и работаем.
О наших «переменах» — никому в Москве пока ни слова, тем более, что они замялись. Как только что-то определится — сразу подробно сообщу и вам, и друзьям в Москву.
Целую вас. Господь вас храни. Всегда ваша Наташа
Сентябрь 1976
Солнечногорск, ул. Баранова, 52
Марина, дорогая, угадай, кто тебе пишет! Ха-ха-ха, это я, и я в Москве (как турист), в принципе, до 15 октября. Я живу у одной французской приятельницы, даю тебе ее телефон. Правда, меня допоздна не бывает дома, но я хотел бы с тобой повидаться. Если можешь, позвони утром (на субботу и воскресенье я хочу съездить в Ярославль). У вас есть телефон?
Как вы живете? Ты можешь приехать в Москву ненадолго? На этой неделе я обхожу моих друзей, но едва ли смогу побывать у всех, у меня уже ноги подгибаются. Так что если сможешь предупредить заранее, это будет более надежно.
Обнимаю вас всех, Толю, детей, сестер, братьев, родителей, друзей и tutti quanti [339] . Степан
339
Всех-всех-всех (итал.).
1976
Дорогой-дорогой Степан Николаевич!
Как Москва? Как вы в Москве? Нашли бы время написать подробно, любая деталь нам дорога. Напишете?
Посылаю письмо, А. И. бы очень хотел, чтоб оно поскорее достигло Москвы. Пока что (пишут из Парижа) слухи о нас ходят самые невероятные.
Наш почтовый адрес (только вам): РО Box 1309, Claremont, New-Hampshire, 03743 USA (без фамилии).
Сердечный привет всем вашим. Мечтаем повидать Нину у нас. Обнимаю вас. Наташа.
P.S. На обратный адрес не обращайте внимания.
1977
Спасибо превеликое за все присылаемое — если бы вы могли верно оценить, что это для нас значит!
Посылаю письма к возможной оказии. Пишу на них карандашом прежние имена. Спросите Нину — знают ли те, кто получит всю пачку, имя «Даша»? Если нет (должны, но конверты я так раньше не подписывала, поскольку ее муж был на свободе, я писала «Тимофею») — перепишите своей рукой: или «жене Тима», или прямо ее имя — или (если новые имена поплывут с оказией) — новое ее имя. Объясните Лене (или тому, кто передаст устно имена) — что запомнить их должен не только первый в цепочке, а все наши получатели: внутри писем я называю всех прозвищами — и не поймут, о ком речь.
Не боитесь отпускать вашу Анну в Москву? Что слышно с вашими будущими поездками?
У нас трудное время еще не кончилось, но работа идет вовсю. А. И. погрузился в роман полностью, мы помогаем, но нужно вытягивать Алика и других. Адвоката нашли для Алика престижнейшего — будем играть в эту игру, уверены в положительных, хотя и мелких, вероятно, результатах. Но хоть не дадим убить.
Можно ли просить Лену, чтоб она везла каждый раз для Арины, жены Алика, маленький подарок (за наш счет, конечно) — духи или что-нибудь. Она — женщина до мозга костей, и это ее утешает немного даже в самое черное время.
14 февраля 1977
Вам, конечно, известно, что меня не пустили в Москву. Но мне удалось переправить все необходимое.
Меня отправляли в качестве специального переводчика Quai d'Orsay, и в таком случае не принято отказывать в визе. Французская администрация погоревала, даже попротестовала и… дальше не пошла. Я же, со своей стороны, буду всячески стараться, чтобы мою кандидатуру в переводчики выдвигали при всякой поездке наших министров туда! Увидим, что из этого выйдет.
Должен признаться, что я сильно переживал этот отказ. Но как заядлый оптимист я остаюсь уверенным, что еще увижу Россию, что еще буду там жить!
С книгами из-за московских событий дело на время приостановлено.
Нина вам писала о новых прозвищах. Ничего я не передавал письменно. Только когда будет надежная оказия, я передам.
Одна приятельница детства (теперь проживающая в России) была здесь недавно и сообщила мне (под секретом), что ее вербовали перед отъездом и просили встречаться со мной, и когда она отказалась, ссылаясь на то, что наше знакомство очень давнее и поверхностное, ей было заявлено, что я — известный… шпион!
Когда я принесла приглашение тети Нади, кажется, в конце 1976 года, в наш белгородский ОВИР, мне выдали анкеты, которые я должна была заполнить дома. А когда я, через несколько дней, вернулась с анкетами, меня попросили подождать, и я ждала, как мне показалось, довольно долго. Полчаса? Наконец, меня пригласили в огромный кабинет, где за столом сидел молодой мужчина, очень строго и аккуратно одетый, — в костюме, белой рубашке, с галстуком. В целом он был очень любезен. Он просмотрел мои документы и вдруг, почти с сочувствием, спросил, не было ли у меня еще брата, о котором я не упомянула в анкете. Я действительно ничего не написала о Ване, полагая, что, так как его нет в живых, он и не может их интересовать. Оказалось же, что надо было указать и его, а вместо адреса написать, где он похоронен…
Сколько я там беседовала — отвечала на его вопросы — сейчас не помню. Он расспрашивал о семье, его интересовало, где возьму деньги на поездку, с кем останутся дети, есть ли друзья во Франции и кто именно. Не в первый, а во второй или в третий раз (а паспорт он мне выдал во время четвертой встречи) он заговорил о Степане. Мне нечего было о нем сказать. Я в детстве была слишком мала, чтобы с ним дружить. Когда он был в Москве, я с ним ни разу не встречалась. Так что видела я его только один раз, когда он приезжал в Харьков и был у родителей на Салтовке. Пробыл он полдня, народу было много, и я лично с ним не разговаривала — возилась с угощениями.