Перехваченные письма
Шрифт:
Из писем 1981 года
Я узнала об американском издании «Флагов» и «тома I» и даже видела их у кого-то. Не знаю, должна ли я радоваться этому, и не пропадет ли из-за этого аппетит у Жоржа Нивы и у вас. Я хотела бы знать, потому что здесь идет работа и перепечатаны несколько дневников, отнюдь не лишенных интереса. Должны ли мы продолжать работу и передавать вам результаты или вам не до этого? Ответьте, прошу вас, пока еще есть время, я здесь и еще жива.
Только что нашла, наконец, письмо. Насчет Бориса Поплавского поняла, что заморское издание вас не слишком смущает. Тем лучше [358] .
358
Оригинал по-французски.
Женева
Милый
Моя главная задача — организовать канал для книг и т.д. — не выполнена. В основном из-за всеобщего равнодушия. Главное — написать, напечатать, дать перевести, а в Россию послать — пусть сама Россия беспокоится. После этого предисловия хочу знать, хочется вам или нет заниматься отсылкой книг и есть ли возможность. Я тогда за два дня наберу нужное и привезу вам. Подумайте и скажите прямо. Думаю, вы слишком заняты, но хочу подтверждения, и уже не буду приставать.
Из краткого разговора с Нива в июле я поняла, что он не рассчитывает заниматься Поплавским. Он сказал что-то вроде: но рукописи я даже не видел, так что о чем говорить. Какие ваши соображения, только ли Нива может этим заняться? Имеет ли смысл мне завести об этом разговор с Никитой Струве, хотя он и не любит этого поэта? Я могу об этом просить в виде личного одолжения.
Заботу о заброшенной (и какой-то уродливой) могиле взять на себя не могу — вероятно, дорого, далеко и трудно. Но могила — постоянная, и на ней лаконичная запись: «Борис, Юлиан, Софья Поплавские», по-французски и без дат.
Как вы видите, вопросов много, осталось мне жить в Европе очень мало, в Париже буду немного, в основном из-за отсутствия крыши и тяжести вещей (больше чужих), которые приходится перетаскивать из одного дома и страны в другие. Поэтому, если можете, не откладывайте ответ, посвятите мне полчаса заочно, раз трудно очно…
Дорогой друг, надеюсь, что у вас дома все в порядке. Сейчас я перечитываю и исправляю еще одну тетрадку, перепечатанную на машинке. В очередной раз сожалею, что используете нас так плохо и так медлительно. Есть ли новости о новом издательстве и берут ли они вашу книгу? Какие предполагаются сроки и какие возможности?
Что касается тетрадей (их немного), я помню, что должна их вернуть; не знаю, однако, зачем они вам нужны. После моей смерти никто не станет ими заниматься. На вашем месте, я переслала бы их все сюда, по крайней мере, с ними работают, после чего они все будут вам возвращены в рукописном и перепечатанном виде. Подумайте об этом. Конечно, их нельзя опубликовать, но если много будет расшифровано, книжку можно будет сделать — вроде той, какую некогда сделал ваш отец, и даже лучше.
С удовольствием вспоминаю ваш краткий визит в Фавьер и наши редкие встречи в городе [359] .
359
Оригинал по-французски.
Наконец, получила ваше письмо. Вы ошибаетесь — никакого гнева. Это было хуже — я была огорчена, ибо все идет прахом и мне кажется, что вашим многочисленным соседям удалось добиться, чтобы вам опротивела шестая часть света.
Вы благодарите за «тетрадь»??? Их было три.
С «моей» стороны, я считала бы наиболее разумным, чтобы «ваша» сторона предложила Карлинскому опубликовать прозу Б. П., вот уже несколько лет полностью готовую и проверенную. В противном случае, она рискует остаться в таком же виде до дня бракосочетания вашего последнего внука. Я больше не верю (в этом смысле) в лишенные заинтересованности действия ни с вашей стороны, ни со стороны Жоржа Нивы. У вас есть множество других забот. Подумайте об этом, прошу вас.
Степан, пора кончать.
Большой привет и все мое сочувствие Анне [360] . Повторяю ей слова Надежды Яковлевны, когда умер муж ее знакомой: «Передайте ей, что я завидую, что ее муж прожил долгую и хорошую жизнь среди своих близких, что он умер на их руках и что жена будет знать то место, где он будет похоронен. Этого счастья мне не выпало».
Ни Н. Я. об Осипе, ни я о моем отце (нас много) этого «счастья» не имели.
360
В связи со смертью отца (Осв.).
ЧАСТЬ VIII
ЭПИЛОГ
31 августа 1999
Дорогой Петр Алексеевич, я разыскиваю кого-нибудь, кто мог бы сообщить сведения о моем сводном брате Дмитрии Николаевиче Татищеве, которого я никогда не знал лично. Я нашел ваш адрес в Интернете и решил написать вам в надежде, что вам может быть что-нибудь известно о нем.
Мы с вами принадлежим к разным ветвям рода Татищевых — пишу на случай, если у вас нет этих сведений. У Степана Лазаревича Татищева (1610–1643) было три сына: Юрий, Алексей и Михаил. Алексей был дедом Василия Никитича Татищева (Ваша линия). Моя линия идет от Михаила.
Ваш дед принадлежал к четырнадцатому поколению рода Татищевых со времен Василия Юрьевича (1400) и к тридцать второму поколению, если считать от Рюрика.
19 октября 1999
Дорогой Борис Николаевич, вчера (в воскресенье) я, как обычно, виделся с моей тетей Татей Шевцовой (Ламсдорф). Я задал ей вопрос о Дмитрии Николаевиче Татищеве, и вот что она мне рассказала. Дмитрий Татищев был сыном Софьи Татищевой (урожденной Шевцовой), сестры мужа Тати Дмитрия Шевцова. Он был женат на Кэтрин Ван Ренселер. Однажды они попали в автомобильную катастрофу в Калифорнии, в которой Дмитрий погиб. Кэтрин выжила, впоследствии снова вышла замуж…
Если вы захотите связаться с ней, я должен попросить ее разрешения дать вам ее адрес и номер телефона. Искренне ваш Петр А. Татищев
7 декабря 1999
Дорогой Борис Николаевич, я не забыл о вас, но я до сих пор не получил ответа на мое письмо Кэтрин. Возможно, ей уже просто не по силам снова открывать эти старые двери…
Всего наилучшего. Петр Татищев
7 апреля 1981
Татьяна Шапиро живет в Москве — Татьяна Акимовна Штейнберг, вдова востоковеда Евгения Львовича Штейнберга, с которым я очень дружила. Поплавский просил меня разыскать ее в Москве, и так получилось, что мы вместе встречали 1935 Новый год в Союзе писателей, она сидела напротив меня, но мы не знали друг друга до 1936 года. Подружились в 1957 году.
Б. Закович (Пуся), сын зубного врача, неудачник, недотепа, состоял при Поплавском как слушатель, свободный в любой момент. Ни тогда, ни в 1972 году, когда я с ним встретилась, не нашла в нем ни значительности, ни глубины.
Наталья Ивановна в последние годы болела панкреатитом. В конце августа 1984 она внезапно почувствовала сильные боли, легла в больницу — и через неделю умерла…
Гебешники в штатском в немалом числе толпились на ее похоронах, высматривая. Из них же несколько пришли описывать квартиру под видом «стажеров нотариуса». Двоюродному брату Н. И. на допросе сказали: «Мы все о ней знаем, давно ее пасем, и знаем, где лежала у нее каждая вещь».
Хвастают! Знали да не все.
Неуловимая! — ушла от них… И с поздним оскалом лязгали о ней в газетах.
На Пасху у Степана в доме всегда было много гостей. Сначала — с двух до пяти — за обедом собиралась семья. А позднее приходили друзья, почти все русские, беседовали и ужинали. Иногда между обедом и ужином забегали приятели детей — отведать пасхи и кулича. Анн и сейчас скрупулезно соблюдает этот обычай, только членов семьи стало больше — появились супруги детей и внуки. И нет Степана.
В 1984 году две вещи показались мне необычными. Во-первых, Степан ужасно похудел. А во-вторых, водка была ненормально слабой — как это было однажды, когда мы с Мариной и Ирэн, говоря по-французски, обедали в ресторане гостиницы «Россия» в Москве. Я сказал ему об этом, и, к моему удивлению, он воскликнул, всплеснув руками: «Я купил ее у Леклерка, эти жулики, наверно, разбавили ее водой». Больше ничего не было сказано.
И только в конце июня Анн сообщила нам по телефону, что у Степана — тяжелая форма рака и что его только что прооперировали. Операция прошла хорошо.
После операции Степан чувствовал себя усталым и не хотел никого видеть, кроме жены и детей. Он не мог нормально есть. Позднее я узнал, что он отодвинул дату операции, чтобы закончить учебный год и без спешки принять экзамены.
Осенью на какое-то время ему стало лучше. Мы виделись даже чаще, чем обычно. В конце ноября он был у нас на семейном празднике, мы отмечали день рождения отца. Степан не отказывался от вина и пил, как все, но Анн это не нравилось.
Весной 1985 года заболел отец, и его положили в больницу Сен-Луи, в отделение, которым заведовала Дуду, одна из двух сестер Анн. Очень скоро стало ясно, что его сильно тяготит отрыв от привычного окружения, и однажды Дуду, которая его знала и любила, сказала, что отца надо бы поскорее забрать из больницы. Однако Иветт, у которой он жил, отказывалась взять его домой. Я думаю, она понимала, что он очень ослабел, и боялась, что он умрет у нее.